Друзья, любимые и одна большая ужасная вещь. Автобиография Мэттью Перри
Шрифт:
— Я чрезвычайно страстный человек, — говорил я, немного смущаясь, на тот случай, если визави сочтет, что я слишком много протестую. — На самом деле я немного романтик. Даже на тренажере я слушаю песни о женщинах с разбитыми сердцами.
— Но я не ищу встреч и не готов к каким-то эмоциональным отношениям, — обычно повторял я на тот случай, если первое мое сообщение показалось адресату немного расплывчатым. — Я только что разорвал длительные отношения и только что порвал с алкоголем и сейчас не собираюсь снова влипать ни в ту, ни в другую историю.
И теперь наступало время «приземлить»
— Не посмотришь меню? — говорил я. — Я слышал, что кухня здесь фантастическая.
Что меня поражает, так это то, как много женщин велось на эту лабуду. Конечно, я могу предположить, что многие из них думали, что смогут меня изменить. Что вы сказали? О да, конечно, иногда я сталкивался со внезапными забастовками. Некоторые женщины говорили: «Ну, меня это совсем не интересует», а потом просто вставали и уходили. (Неудивительно, что именно такие женщины меня действительно интересовали.)
Но чаще всего моя речовка срабатывала на ура.
Я сказал «срабатывала» — это не совсем точно. Лучшее, что вы могли бы сказать обо всем этом, так это то, что я в любой момент мог бы обменять свою голову на ослиную задницу, и никто не заметил бы подмены. Мало того, что я только что расстался с величайшей женщиной планеты. То, что я предлагал женщинам, было просто гигантской тратой времени. Секс — это здорово и все такое, но я думаю, что сейчас я был бы гораздо более удовлетворенным человеком, если бы провел эти годы в поисках чего-то большего.
Наверное, в моей жизни, полной ошибок, это была моя самая большая ошибка. А ошибки исправлять очень трудно.
За это время я познакомился как минимум с пятью женщинами, на которых мог бы жениться и иметь от них детей. Если бы я хотя бы раз сделал это, то я бы не сидел сейчас в огромном доме с видом на океан, в котором нет никого, кроме (трезвого) собеседника, сиделки и садовника, приходящего два раза в неделю. Кстати, из-за этого садовника я часто дохожу до такого состояния, что бываю готов выбежать на улицу и дать ему сотню долларов просто для того, чтобы он выключил свой гребаный воздуходув. (Мы отправляем человека на Луну, но почему-то не можем изобрести бесшумную листодувку.)
Одной из таких женщин была Наташа Вагнер. Она красива, умна, заботлива и сексуальна, но не только: Наташа — дочь Натали Вуд и Ричарда Грегсона (воспитывал ее Роберт Вагнер, а затем, после трагической смерти матери, Роберт Вагнер и Джилл Ст. Джон). У Наташи было все; она была идеальна! Но я не искал совершенства, я искал чего-то лучшего. Лучше, лучше, лучше! Но из-за того что я произнес перед ней такую же речь о том, что не буду встречаться с ней должным (как я считал) образом, наши пути разошлись, и мне пришлось искать еще более совершенных женщин — хотя на самом деле таких женщин я уже находил и бросал их…
Несколько лет спустя я ехал по скоростной автостраде, идущей вдоль тихоокеанского побережья, в какой-то дурацкой машине, настолько удивительной, что я и сейчас хоть убей не могу вспомнить, что это была за штуковина. Я спускался с вершины вниз; сверкающее солнце отражалось в полосе прибоя в океане и превращало его в блестящее серебро. Серфингисты бездельничали в ожидании той единственной волны, которая так и
А потом у меня зазвонил телефон. Это была Наташа. Она влюбилась в меня после одного из вышеописанных свиданий, поэтому ей пришлось уйти: «Такие у нас правила, Мэтти, такие правила!» Но каким-то диковинным образом случилось так, что она все еще оставалась моим другом — даже несмотря на то, что я выбросил ее за борт.
— Привет, Мэтти! — сказала она своим неподражаемым ярким тоном. Она всегда была яркой, как солнце над океаном. Иногда мне приходилось отводить от нее взгляд — просто для того, чтобы сориентироваться в пространстве.
— Привет, Наташа! Как ты? — сказал я. Я был очень рад ее слышать. — Как поживаешь?
Она сама мне позвонила… Может быть, это был шанс на то, что мы?..
— Я стала мамой! — сообщила она. — Только что родила девочку. Ее зовут Кловер!
— О… — сказал я, но затем быстро пришел в себя, или мне показалось, что я пришел в себя. — Это фантастическая новость, детка. Мне тоже нравится это имя!
Мы еще немного поговорили и расстались. А потом из ниоткуда на моем пути возникла какая-то гребаная машина, которая неслась прямо на меня… Я остановился на обочине. Солнце все еще стояло высоко, серферы по-прежнему стояли на своих досках, но меня просто захлестнули чувства. Гигантская волна, которую все ждали, пронеслась в моей голове.
— А ведь это мог быть наш ребенок, — сказал я в пространство и заплакал так, как будто этим новорожденным был я сам.
Мне было несказанно грустно и одиноко. Я плакал минут сорок пять, пока мне в голову не пришла новая мысль, как тучи появляются на небе над океаном: «Господи, откуда такая реакция…»
Мне пришлось долго разбираться в том, почему я так резко сломался, пока, наконец, не понял, что именно я делал не так: я искал удовольствий на часок-другой с каждой женщиной, созданной моим воображением, тогда как мимо проходила настоящая жизнь, которой мне так не хватало. И ради чего я решил стать трезвенником? Ради того, чтобы просто спать с женщинами? Наверняка Господь Бог приготовил для меня что-то получше…
Мне нужно было выяснить, что именно, — и выяснить быстро. Вон у Наташи жизнь расцветала, а моя жизнь превращалась в одну огромную ошибку.
Когда я пытаюсь понять, каковы мои отношения с трезвостью и наркозависимостью, я постоянно возвращаюсь к такому факту: я способен оставаться трезвым и независимым — но только до тех пор, пока со мною что-нибудь не случится.
В отдельные тихие дни, когда я был трезвым, я вспоминал свое недавнее прошлое и удивлялся: зачем я вообще после окончания курса лечения принимал таблетки или наркотики? Когда я был трезв, силен и чувствовал себя нормальным человеком, у меня иногда возникала фантазия надеть кепку-бейсболку и солнцезащитные очки и смешаться с обычными людьми, которые бродят по району Ранчо Ла-Бреа, или постоять рядом со звездой какой-нибудь селебрити на голливудской Аллее славы — просто посмотреть, на что это похоже. Испытать не что-то вроде: «Я звезда, я лучше их», а другое ощущение: «О, так вот на что похожа трезвая жизнь».