Дублер
Шрифт:
— Не-а, — хором ответили девочки, одна вышла и показала ей майку: — Ты сегодня снимаешься в комнате с Эшли, вы просыпаетесь-засыпаете, болтаете в постели и все такое. А ты у нас сегодня спишь в майке.
— В прошлый раз я спала в пижаме, — пробурчала Стеф.
— В прошлый раз ты была очень худая, — вздохнула вторая мулатка, — а теперь у тебя появилась грудь, и Мелани решила, что ее надо демонстрировать.
— Черт, — буркнула под нос Стефани, сделала шкодную морду: — А если с этой майкой, случайно, что-нибудь случится? Тогда же придется надеть что-то другое?
— Да, — синхронно улыбнулись костюмерши,
Майки были похожи, как девочки, которые их держали. Стефани подумала, что случайно повредить обе майки не получится, и хмуро села ждать возвращения Бэт.
Перед самым обедом Стеф и Эшли кидались подушками, и у блондинки испортилась укладка. Бетти затребовала час на то, чтобы все поправить, а Мелани ответила, что лучше она всех отпустит пораньше на обед, а потом уже пусть стилистка возится сколько захочет. Все радостно побежали в столовую, хоть и знали, что еда еще не готова и придется подождать.
Стефани сидела за столиком с Мари и Алексом, рыжая хвасталась, как круто они оторвались на выходных, и звала Стеф в следующий раз с ними в аквапарк. Стефани кивала и осторожно посматривала на Стивена, сидящего как обычно в одиночестве. Он рассматривал чашку кофе с таким лицом, как будто гадает на кофейной гуще, и то, что он видит, ему не нравится.
Она немного понаблюдала эту картину, а потом сказала Мари, что скоро вернется, быстрым шагом пересекла комнату и села напротив Стивена. Он поднял глаза, вопросительно дернул бровями:
— Что-то случилось?
— Что значит "7.7.3.21"? — Она смотрела на него не отрываясь, он поморщился, как будто она заставила его вспомнить какой-то глупый и постыдный эпизод своей жизни, который он тщетно пытался выбросить из памяти.
— Где ты это взяла?
— Ты прекрасно знаешь, где, — поморщилась от такого прозрачного притворства Стеф. — Что это?
— Я тебе уже говорил, — вздохнул он, — не помнишь? — Она отрицательно качнула головой, он невесело усмехнулся и сказал: — Это дата и время. Седьмое июля, половина четвертого ночи.
— И что тогда было? — неуверенно спросила она, он горько хохотнул и покачал головой, неверяще спросил:
— Ты правда не помнишь?
— Слушай, я не веду дневник с датами, — нервно поморщилась она.
— А я веду, — чуть истерично ответил он, — только теперь он у тебя, в виде обрезков. — Стефани молчала, он пару секунд посмотрел ей в глаза с таким укором, что ей стало стыдно без всяких оснований. Она опустила глаза, а он тихо выдохнул: — Вечером пятого я играл тебе "Скажи", а потом ты сказала мне, что я тебе нужен. Утром шестого ты… — Стефани вздрогнула, так отчетливо вспомнив то утро, как будто это было только что, опустила голову, нервно переплела пальцы, чувствуя на кончиках покалывание, как тогда, когда она на минутку потеряла голову от жажды и… — Ты вспомнила, — со злым удовлетворением кивнул Стив. — Потом мы весело общались, ходили на озеро, я делал тебе бутерброды, ты лечила мою руку. Сказала, что не спала с Льюисом, и спросила, нравишься ли ты мне, — он замолчал, Стефани опустила голову еще ниже, уже жалея, что вообще подошла. Парень помолчал и продолжил: — Мы говорили о загулах твоего павлина, я играл тебе "Грозу", ты восторгалась моей техникой и обещала завтра продемонстрировать все свои таланты, от танца живота до академического пения, — Стеф невольно улыбнулась, Стив оперся о стол и придвинулся ближе, ядовито шепча: — А потом ночью прижималась ко мне так, как будто хотела прирасти.
Стефани вздрогнула, как будто ее током прошило, резко подняла голову, ошарашенно заглядывая в его насмешливые и бесконечно печальные глаза. Он усмехнулся и прошептал еще тише:
— Я очень чутко сплю, друг мой, в отличие от тебя. И когда ты уснула, я тихонько встал, спустился вниз и написал те проклятые три страницы, которые мы с тобой по очереди покромсали, сначала я, потом ты. — Его взгляд стал тверже и жестче, он выпрямился и с сарказмом фыркнул: — Если бы эта песня была человеком, ее стоило бы канонизировать за пережитые мучения.
— Не преувеличивай, — неуверенно вставила Стеф, — в результате хорошо получилось.
Он зарычал и хлопнул себя по лбу, с силой потер лицо и злобным шепотом простонал:
— Да твою мать… Эта песня была полна радости и надежды, предвкушения, ожидания праздника. Весь этот гребаный день ты вела себя так… черт. Я был на девяносто девять процентов уверен, что завтра ты пошлешь своего дебила и все будет просто зашибись, — Он глубоко вдохнул, качнул головой с убитым видом и очень тихо сказал: — Эта песня писалась не для того, чтобы ты смешала ее с дерьмом, превратив в кусок отчаянной безысходности, а потом сыграла, как тупой набор звуков.
Она молча смотрела на его руки, сжатые в кулаки с такой силой, что костяшки побелели. В ушах свистел безжалостный ветер ледяной пустыни, хотелось исчезнуть и больше не быть, никогда и нигде.
— Не смей больше такого делать, — дрожащим от злости голосом прошептал он, — никогда, я тебе запрещаю. Тебе мало было меня убить, ты решила еще расчленить труп и потоптаться по кускам. Никогда больше, ни за что, сожги их от греха подальше, зря я тебе вообще их дал, — он замолчал, тяжело дыша, как после крика, хотя его голос ни разу не поднялся выше шепота. — Зря я их порезал… и зря я их вообще писал, столько работы коту под хвост, зачем? — Он покачал головой и убито выдохнул: — Почему мы вообще с тобой познакомились?
Стефани с огромным усилием сглотнула и мертвым голосом прошептала:
— Я тебе приснилась.
Он зажмурился и опустил голову, запуская пальцы в волосы. Они оба застыли, окруженные такой плотной аурой боли и отчаяния, что люди вокруг старались на них даже не смотреть. Он тихо рассмеялся, как сумасшедший, поднял голову и прошептал, обращаясь к потолку:
— За что, а? Где я так нагрешил, черт, не предавал, не убивал, за что?
— А мне за что? — задумчиво прошептала Стеф, — я тоже не убивала.
— Ты колдовала и предавала, — обжег ее обвиняющим взглядом Стив.
— А ты возжелал чужого, — мстительно прищурилась она.
— А ты сотворила себе кумира, — издевательски скривился он.
— А ты не умеешь прощать, — у нее дрогнул голос, он фыркнул:
— И подставлять вторую щеку? Или второй глаз к телескопу, а, солнце мое? — Это обращение вызвало нервную дрожь, она закрыла глаза, он рыкнул: — Хватит. У нас будет самая далекая дружба в мире, космически далекая, как от Земли до Плутона.