Дублинцы (сборник)
Шрифт:
– Per pax universalis [125] .
Стивен показал пальцем на фотографию царя и сказал:
– У него лицо упившегося Христа.
Презрение и гнев в его голосе заставили Крэнли оторваться от спокойного созерцания стен холла.
– Ты раздражен чем-то?
– Нет, – ответил Стивен.
– В плохом настроении?
– Нет.
– Credo ut vos sanguinarius mendax estis, – сказал Крэнли, – quia faces vostra monstrat ut vos in damno malo humore estis [126] .
125
За всеобщий мир (лат.).
126
Полагаю, ты отъявленный лжец, так как по лицу твоему видно, что ты в чертовски дурном настроении (школярская латынь с англ. вкрапленьями).
Мойнихан, пробираясь к столу, шепнул Стивену на ухо:
– Макканн на боевом коне. Готов стоять до последней капли. Новенький образцовый мир. Запрет на все горячительные и право голоса сукам.
Стивен усмехнулся стилю конфиденциального сообщения и, когда Мойнихан отошел, вновь обернулся навстречу взгляду Крэнли.
– Ты, может быть, мне объяснишь, – спросил он, – почему он так охотно изливает свою душу мне на ухо? Можешь объяснить?
Мрачная складка появилась на лбу Крэнли. Он воззрился на стол, склонясь над которым Мойнихан присоединял свое имя к списку, и сурово отрезал:
– Чистое г! [127]
– Quis est in malo humore, – сказал Стивен, – ego aut vos? [128]
Крэнли не отозвался на шпильку. Мрачно продолжая размышлять над своей оценкой, с той же рубленой силой он повторил:
– Чистейшее паскудное г, вот он кто!
Это было его обычной эпитафией для скончавшихся дружб, и Стивен подумал, не будет ли это некогда сказано тем же тоном в память ему. Тяжелая неуклюжая фраза медленно оседала, исчезая из его слуха, как проваливается камень в трясину. Стивен следил, как она оседает, так же как оседали многие другие прежде, и чувствовал на сердце ее гнетущую тяжесть. В отличие от Давина, в речи Крэнли не было ни редкостных оборотов елизаветинского языка, ни причудливых трансформаций ирландских идиом. Тягучесть этой речи была эхом дублинских набережных, отражающимся в мрачной запустелой гавани, а ее энергия – эхом церковного красноречия Дублина, отражающимся от амвона в Уиклоу.
127
В ориг.: A sugar! – популярный тогда эвфемизм для shit, говно.
128
Кто в плохом настроении – я или ты? (лат.)
Угрюмая складка исчезла со лба Крэнли, когда с другого конца холла к ним направился быстрыми шагами Макканн.
– Вот и вы! – произнес бодро Макканн.
– Вот и я, – произнес Стивен.
– Как всегда с опозданием. Не могли бы вы совмещать ваши прогрессивные взгляды с некоторым уважением к точности?
– Этот вопрос не стоит в повестке дня, – сказал Стивен. – Следующий пункт.
Улыбающиеся глаза его были уставлены на плитку молочного шоколада в серебряной обертке, торчащую из нагрудного кармана пропагандиста. Вокруг сомкнулось кольцо слушателей, желающих стать свидетелями состязания умов. Худощавый студент с оливковой кожей и гладкими черными волосами, просунув голову между ними, с каждой фразой переводил взгляд с одного на другого, будто стараясь поймать фразу на лету своим влажным открытым ртом. Крэнли вытащил из кармана маленький серый мячик и начал его тщательно изучать, крутя так и этак.
– Следующий пункт? – повторил Макканн. – Гм!
Он громко хохотнул, улыбнулся широко и дважды себя подергал за козлиную соломенного цвета бородку, свисавшую с туповатого подбородка.
– Следующий пункт состоит в подписании декларации.
– А вы мне заплатите, если я подпишу? – спросил Стивен.
– Я думал, что вы идеалист, – сказал Макканн.
Студент с цыганской наружностью обернулся и сказал невнятным блеющим голосом, обращаясь к окружающим:
– Адская сила, вот странный подход. Такой подход это, по-моему, корыстный подход.
Его голос угас в молчании. Никто не обратил внимания на слова. Он повернул свое оливковое лицо с лошадиным выражением к Стивену, приглашая его продолжить.
Макканн начал энергичную речь о царском рескрипте, о Стэде, о всеобщем разоружении, о третейском суде для международных конфликтов, о знамениях времени, новом человечестве и новом евангелии жизни, согласно которому долгом общества станет обеспечить наибольшее счастье наибольшему числу людей наиболее дешевым способом.
Цыганистый студент заключил эту речь возгласом:
– Тройное ура всемирному братству!
– Валяй, Темпл, – сказал стоявший рядом дюжий краснощекий студент. – Я тебе потом пинту поставлю.
– Я верю во всемирное братство, – продолжал Темпл, бросая по сторонам взгляды своих темных овальных глаз. – А Маркс это ж просто жулик паршивый!
Крэнли схватил его крепко за руку, чтобы он придержал язык, и с кривой улыбкой несколько раз повторил:
– Полегче, полегче, полегче!
Темпл, стараясь высвободить руку, гнул свое, у рта его была легкая пена:
– Социализм был основан ирландцем, а первым человеком в Европе, кто проповедовал свободу мысли, был Коллинз. Двести лет назад. Он обличал всякую поповщину, этот философ из Миддлсекса. Ура Джону Энтони Коллинзу!
Тонкий голос на краю собравшейся кучки отозвался:
– Пип! пип!
Мойнихан прошептал Стивену на ухо:
– А как насчет бедной сестренки Джона Энтони:
Лотти Коллинз без штанишек,Одолжите ей свои?Стивен рассмеялся, и довольный Мойнихан опять зашептал:
– На Джоне Энтони Коллинзе, как ни поставь, всегда поимеешь пять бобиков.
– Жду вашего ответа, – коротко сказал Макканн.
– Меня этот вопрос нисколько не интересует, – устало сказал Стивен. – Вам это хорошо известно. Зачем же вы устраиваете эту сцену?
– Прекрасно, – сказал Макканн, чмокнув губами. – Так, значит, вы реакционер?
– Вы думаете, на меня производит впечатление, когда вы махаете деревянной шпагой? – спросил Стивен.
– Метафоры! – резко сказал Макканн. – Давайте перейдем к фактам.
Стивен вспыхнул и отвернулся. Макканн, не унимаясь, с враждебной иронией произнес:
– Начинающие поэты, как видно, ставят себя выше столь пустяковых вопросов, как вопрос о всеобщем мире.
Крэнли поднял голову и, держа свой мячик, словно миротворящую жертву между двух спорящих, сказал:
– Pax super totum sanguinarium globum [129] .
Раздвинув столпившихся, Стивен сердито дернул плечом в сторону портрета царя и сказал:
129
Мир на всем окаянном шаре (лом. лат.).