Дублинцы. Улисс (сборник)
Шрифт:
Теснота тут в карете. А вдруг ей не понравится, если я нежданно-негаданно. С женщинами надо поосторожней. Один раз застанешь со спущенными панталонами всю жизнь не простит. Пятнадцать.
Прутья высокой ограды Проспекта замелькали рябью в глазах. Темные тополя, редкие белые очертания. Очертания чаще, белые силуэты толпою среди деревьев, белые очертания, части их, безмолвно скользили мимо с тщетными в воздухе застывшими жестами.
Ободья скрипнули по обочине: стоп. Мартин Каннингем потянулся к ручке, нажал, повернул ее и распахнул дверцу, толкнув коленом. Он вышел. За ним мистер Пауэр и мистер Дедал.
Момент переложить мыло. Рука мистера Блума проворно расстегнула
Убогие похороны: три кареты и катафалк. Какая разница. Факельщики, золоченая сбруя, заупокойная месса, артиллерийский салют. Смерть с помпой. У последней кареты стоял разносчик с лотком фруктов и пирожков. Черствые пирожки ссохлись вместе: пирожки для покойников. Собачья радость. Кто их ест? Те, кто обратно с кладбища.
Он шел за своими спутниками, позади мистер Кернан и Нед Лэмберт, за ними Хайнс. Корни Келлехер, стоявший у открытого катафалка, взял два венка и передал один мальчику.
А куда же делись те детские похороны?
Упряжка лошадей со стороны Финглас-роуд натужно тащила в похоронном молчании скрипучую телегу с глыбой гранита. Шагавший впереди возчик снял шапку.
Теперь гроб. Хоть мертвый, а поспел раньше. Лошадь оглядывается на него, султан съехал. Глаза тусклые: хомут давит, зажало ей вену или что там. А знают они, что такое возят сюда каждый день? Верно, что ни день – похорон двадцать – тридцать. Еще Иеронимова Гора для протестантов. Хоронят везде и всюду каждую минуту по всему миру. Спихивают под землю возами, в спешном порядке. Тысячи каждый час. Чересчур много развелось.
Из ворот выходили женщина и девочка в трауре. Тонкогубая гарпия, из жестких деловых баб, шляпка набок. У девочки замурзанное лицо в слезах, держит мать за руку, смотрит на нее снизу, надо или не надо плакать. Рыбье лицо, бескровное, синее.
Служители подняли гроб и понесли в ворота. Мертвый вес больше. Я сам себя чувствовал тяжелей, когда вылезал из ванны. Сначала труп: потом друзья трупа. За гробом с венками шли Корни Келлехер и мальчик. А кто это рядом с ними? Ах да, свояк.
Все двигались следом.
Мартин Каннингем зашептал:
– Я так и обомлел, когда вы при Блуме начали о самоубийствах.
– Что-что? – зашептал мистер Пауэр. – А почему?
– Его отец отравился, – шептал Мартин Каннингем. – Он был хозяин отеля «Куинз» в Эннисе. Слышали он сказал он едет в Клэр. Годовщина.
– О Господи! – шептал мистер Пауэр. – В первый раз слышу. Отравился!
Он оглянулся туда, где в сторону усыпальницы кардинала двигалось лицо с темными задумчивыми глазами. Беседуя.
– А он был застрахован? – спросил мистер Блум.
– Кажется, да, – отвечал мистер Кернан, – но только он заложил свой полис. Мартин хлопочет, чтобы младшего устроить в Артейн.
– А сколько всего детишек?
– Пятеро. Нед Лэмберт обещает устроить одну из девочек к Тодду.
– Печальный случай, – с сочувствием произнес мистер Блум. – Пятеро маленьких детей.
– А какой удар для жены, – добавил мистер Кернан.
– Еще бы, – согласился мистер Блум.
Чихала она теперь на него.
Он опустил взгляд на свои начищенные ботинки. Она пережила его. Овдовела. Для нее он мертвее, чем для меня. Всегда один должен пережить другого. Мудрецы говорят. Женщин на свете больше, мужчин меньше. Выразить ей соболезнование. Ваша ужасная утрата. Надеюсь, вы вскоре последуете за ним. Это только вдовы индусов. Она может выйти за другого. За него? Нет. Хотя кто знает. Вдовство больше не в чести, как старая королева умерла. Везли на лафете. Виктория и Альберт. Траурная церемония во Фрогморе. Но в конце она себе позволила парочку фиалок на шляпку. Тщеславие, в сердце сердца. Все ради тени. Консорт, даже не король. Ее сын, вот где было что-то реальное. Какая-то новая надежда, а не то прошлое, которое, она все ждала, вернется. Оно не может вернуться. Кому-то уйти первым – в одиночку, под землю – и не лежать уж в ее теплой постели.
– Как поживаете, Саймон? – тихо спросил Нед Лэмберт, пожимая руку. – Не виделись с вами целую вечность.
– Лучше не бывает. А что новенького в нашем преславном Корке?
– Я ездил туда на скачки на Светлой неделе, – сказал Нед Лэмберт. – Нового одно старое. Остановился у Дика Тайви.
– И как там наш Дик, честняга?
– Как есть ничего между ним и небом, – выразился Нед Лэмберт.
– Силы небесные! – ахнул мистер Дедал в тихом изумлении. – Дик Тайви облысел?
– Мартин Каннингем пустил подписной лист в пользу ребятни, – сказал Нед Лэмберт, кивнув вперед. – По нескольку шиллингов с души. Чтобы им продержаться, пока получат страховку.
– Да-да, – произнес неопределенно мистер Дедал. – Это что, старший там впереди?
– Да, – сказал Нед Лэмберт, – и брат жены. За ними Джон Генри Ментон. Он уже подписался на фунт.
– Я был всегда в нем уверен, – заявил мистер Дедал. – Сколько раз я говорил Падди, чтоб он держался за ту работу. Джон Генри – это не худшее, что бывает.
– А как он потерял это место? – спросил Нед Лэмберт. – Попивал чересчур?
– Грешок многих добрых людей, – со вздохом молвил мистер Дедал.
Они остановились у входа в часовню. Мистер Блум стоял позади мальчика с венком, глядя вниз на его прилизанные волосы и тонкую, с ложбинкой, шею в новеньком тесном воротничке. Бедный мальчуган! Был ли он при этом, когда отец? Оба без сознания. В последний миг приходит в себя и узнает всех в последний раз. Все, что он мог бы сделать. Я должен три шиллинга О’Грэди. Понимал ли он? Служители внесли гроб в часовню. Где голова у него?
Через мгновение он прошел за другими, моргая после яркого света. Гроб стоял перед алтарем на подставке, по углам четыре высокие желтые свечи. Всегда впереди нас. Корни Келлехер, прислонив венки у передних углов, знаком указал мальчику стать на колени. Вошедшие стали там и сям на колени у мест для молящихся. Мистер Блум стоял позади, невдалеке от купели, и, когда все стали на колени, аккуратно уронил из кармана развернутую газету и стал на нее правым коленом. На левое колено он осторожно поместил свою шляпу и, придерживая ее за поля, благочестиво склонил голову.
Из дверей появился служка, неся медное ведерко с чем-то внутри. За ним шел священник в белом, одной рукой поправляя столу, другой придерживая маленькую книжицу у своего жабьего брюха. А кто будет нам читать? Каркнул ворон: я опять.
Они стали у гроба, и священник принялся быстро каркать по своей книжке.
Отец Гробби. Я помню, как-то похоже на гроб. Dominenamine. [96] Здоровенная морда. Заправляет спектаклем. Дюжий христианин. Горе тому, кто на него косо глянет: священник. Ты еси Петр. Отъел бока, как баран на клевере, сказал бы Дедал. И брюхо раздулось, как у дохлого пса. Где он такие выражения находит, диву даешься. Пуфф: бока лопаются.
96
Господиимя (искаж. лат.).