Духовно неправильное просветление
Шрифт:
– Да Авабхаса –
Ненавижу Лос-Анджелес.
Именно так: я ненавижу Лос-Анджелес, и Лос-Анджелес ненавидит меня.
Уж не знаю, почему Лос-Анджелес и я ненавидим друг друга, но, должен признаться, меня это несколько смущает. Для меня ЛА это зона, где нет потока, где всё не происходит гладко и легко, как я привык. Возможно, я ненавижу саму зону, но, по-моему, отсутствие потока играет здесь главную роль.
Обычно я стараюсь держаться подальше от ЛА, но это не так-то просто, когда прилетаешь в лос-анджелесский аэропорт. Генри встречал меня и Кристину в аэропорту. Несколько лет назад он останавливался у нас в доме в Айове, и когда узнал, что я прилетаю, он с энтузиазмом вызвался нас встретить. И вот, мы в Лос-Анджелесе, и у меня тяжёлое чувство "отеля Калифорния",
Кристина – что-то вроде моего персонального ассистента. Пару лет назад Сонайа стала посылать со мной кого-нибудь, куда бы я ни поехал, чтобы за мной присматривать. Я всегда противился этому, но Сонайа ничего не желала слышать, и вот, я на крючке. Дополнительные расходы на ассистента в путешествии это небольшая цена, чтобы избежать контакта с клерками в гостиницах, аэропортах и проч. Кристина, вероятно, экономит больше денег, чем обходится её содержание. Теперь, обычно, когда я путешествую – несколько раз в году – я звоню Сонайе и спрашиваю, есть ли кто-нибудь, кто хотел бы поехать со мной. Несколько раз это была Кристина. Она немного застенчива и молчалива, одевается очень консервативно в серо-чёрные тона, но ест клерков на завтрак, и у нас никогда не было заминок. Она помогает мне, обеспечивая защитный слой между мной и миром, в котором я уже не очень хорошо ориентируюсь. Думаю, она очень религиозна и у неё нет чувства юмора – игривость в ней начисто отсутствует. Полагаю, она думает обо мне, как о приятном идиоте, но я не уверен насчёт приятного.
Вот Генри – очень приятный человек. Очень открытый и разговорчивый. Безшабашный. Если у него на уме дисфункция полового члена, то именно это вам предстоит услышать. В данный момент у него на уме не было дисфункции полового члена, но то, что было у него на уме, делало дисфункцию полового члена темой более привлекательной. Во время всего пути он оживлённо рассказывал о новой духовности, которую он изобретал со своими калифорнийскими друзьями, о полностью интегрированном духовном образе жизни, который позволяет им жить этими убеждениями 24 часа в сутки и 7 дней в неделю, как он говорил. Полностью интегрированный духовный образ жизни – так он всё время это называл.
ПИДОЖ – так, наверно, произносится акроним.
И вновь я потрясён непроницаемостью крепостных стен, которые эго воздвигает вокруг себя. Я вспоминаю Генри как серьёзного, внимательного и вдумчивого человека. Не думаю, чтобы мне казалось, что он реально сможет приняться за дело и пробудиться в этой жизни, но помнится, он старался достичь некоего уровня честности с самим собой, и мог попытаться вырваться из лап эго. Теперь же, слушая его рассказы о новой интегрированной духовности во время этой нескончаемой поездки по Лос-Анджелесу, мне грустно было видеть, как он выкрутился из своей честности и, потворствуя себе, теперь уютно кутался в предохраняющий эго плащ духовного гедонизма.
Ну, ладно.
Я стараюсь не говорить о том, что ненавижу Калифорнию. Слушая Генри, я старался думать о чём-нибудь, что мне нравится в Калифорнии, чтобы не сталкиваться с этим малозначительным фактом, но это было выше моих сил. Я ненавижу Калифорнию. Возможно, в Калифорнии есть много разных мест, и некоторые из них, вероятно, мне понравились бы, но, думаю, это просто попытка отрицать то, о чём я должен сказать прямо и жить с этим: я ненавижу Калифорнию. Не знаю, почему я ненавижу Калифорнию, но если задуматься, я бы сказал, что это каким-то образом связано с калифорнийцами.
– В нашей жизни не осталось ничего, что не было бы основано на духовности, – воодушевлённо сообщал мне Генри. – Мы перестроили наши жизни во всех областях. Мы минимизировали производимые нами отходы и увеличили использование восполняемых ресурсов. Мы экспериментируем с различными видами альтернативного топлива и источников энергии, и некоторые из нас используют гидро…
И так далее. Эта поездка продолжалась целую вечность, и всю дорогу даже не на что было взглянуть. Генри всё рассказывал о новой парадигме, создаваемой им и его друзьями, а Кристина была тихо погружена в вязание. Я не мог пожаловаться на качество поездки в Мерседесе последней модели, что тоже меня раздражало. Мне стало интересно, а как роскошный седан за восемьдесят тысяч долларов вписывается в их новый духовный образ жизни, но боюсь, если я спросил бы, то он бы ответил.
Когда я использую слова любовь и ненависть, я скорее имею в виду притягивание и отталкивание в энергетическом смысле. Мест'a, где нет потока, и люди, ограниченные эго, отталкивают меня, а также мест'a, пропитанные человеческой жадностью и суетой. Ну, а что не отталкивает, то либо нейтрально, либо притягивает. Это верно для каждого человека, но большинство просто это игнорируют. Это намного тоньше, чем любовь и ненависть – это на уровне энергии, а когда твоя энергия искажается, искажаешься ты. Лос-Анджелес искажает меня. Калифорния искажает меня. Эти особенности не относится ко мне как существу, реализовавшему истину, но как к существу, непривязанному к эго – более обыкновенное и доступное состояние. В этой книге я попытаюсь глубже осветить разницу между этими двумя состояниями, и слегка подтолкнуть читателей от первого ко второму.
Я заметил, что Генри всё ещё говорил.
– Мы все носим зелёные портфели. Это означает…
– Генри, – перебил я.
– …что мы вкладываем деньги…
– Генри.
– … только в те компании, которые…
– Генри!
– Да?
– Заткнись, прошу тебя. Хватит болтать. Серьёзно. Ты меня убиваешь.
– О, Окей. Конечно, нет проблем. Да, вы, наверное, уже весь день в пути. Я должен просто заткнуться и дать вашему духу восстановиться. В доме есть горячая ванна и бассейн, и мы не пользуемся опасными химическими препаратами….
И пошло и поехало. Мне показалось, что мой мозг стал разбухать в черепной коробке, пока, наконец, давление стало настолько невыносимым, что он взорвался, покрывая салон машины и моих спутников кровавым липким клубничным вареньем. Или желе? Не могу вспомнить.
***
Поскольку среди всего прочего я пытаюсь в этих книгах выставить для обозрения пробуждённое состояние, должен упомянуть об одной из самых своеобразных его черт – мне нечего делать. У меня не осталось никаких проблем, и я просто не могу их выдумать. Я могу написать эту книгу, и может быть, немного пообщаться на эту тему, но факт остаётся фактом: мне нечего делать. Мне нравится жить, но мне совершенно нечем себя занять на протяжении жизни. Мне нравится сидеть и быть, мне нравится оценивать творческие свершения людей, особенно когда они содержат попытки прояснить свою ситуацию, но оценка это довольно скучное времяпрепровождение. Я не жалуюсь, просто выражаю нечто касающееся этого состояния, о котором большинство людей, возможно, ничего не знают. Я удовлетворён, и моя удовлетворённость неизмерима. У меня нет структуры, в которой что-то одно было бы лучше, чем что-то другое, поэтому всё, что я делаю, не имеет особенного значения. У меня нет амбиций, мне некуда идти, я не хочу никем быть или становиться. Мне не нужно отвлекать себя от чего-то, или убеждать себя в чём-то. Я не думаю, что что-то не так, как должно быть, и меня не интересует, что думают обо мне другие. Я ничему не следую, кроме моего собственного комфорта или дискомфорта. Мне это не слишком надоедает, и я не расстраиваюсь из-за этого, и, вероятно, это звучит более странно, чем есть на самом деле.
***
Вонючая свинья Генри силой затащил меня к своему другу на званый обед. Там были пять или шесть пар, включая Кристину и меня, которые парой не были. Это был просторный дом в испанском стиле, окружённым другими такими же, выходящими на долину, поросшую грязью и кустарником, и, если повернуть телескоп на балконе почти до конца влево, говорят, можно разглядеть мерцание океана.
Во времена моей молодости званые обеды на западном побережье были делом довольно формальным. К семи все собирались, часок выпивали, в восемь садились за стол, к девяти заканчивали, и продолжали выпивать часов до двух. Этот был не такой. Менее формальный, менее натянутый, больше похожий на пикник в доме. Кто-то приходил и уходил. Появлялись и исчезали дети с сиделками или нянями, то и дело влетал подросток, спрашивал родителей о ключах от машины или о карманных деньгах, и улетал прочь. Заходил сосед, чтобы обсудить парковку возле дома. Люди болтали в четырёх или пяти различных местах, включая подъезд к дому, балкон и кухню. Гостей никто не представлял, расторопный молодой джентльмен не принимал одежду и заказы на напитки, очаровательная хозяйка не скользила плавно меж гостей, никто не курил, не носил вечерних платьев или галстуков, не было коктейлей – в основном вино и немного пива, не звучала приятная камерная музыка, не горели свечи, так как дом был залит солнечным светом.