Дурдом
Шрифт:
Сказанула. Молодец, душа моя, не только микрофоны в мой телефон умеешь ставить, но способна и порассуждать о прекрасном. Ох, как меня подмывало задать ей несколько колких вопросов, но нельзя. Разом все испорчу… — Почему «мартокоты», братан? — лыбится на весь экран ведущий. — Почему не просто мартовский кот? Или сентябрьский.
— В марте коты хотят кошек, — подергиваясь в ритме слышимой одному ему музыки сфер, вещает звезда. — А в сентябре только колбасу. Сентябрьский кот — это ленивый обыватель. Мартовский кот — просто
— Тут, Кулябушка, твои поклонники говорили, что ты голубой. Как ты по жизни к голубым относишься?
— Отношусь… Ха-ха, пошутил. Голубые тоже люди. И черные, и желтые, и фиолетовые — все мы люди. Дети Земли. Дети Вселенной. Брателло, надо, чтобы все были мартокотами, и тогда воцарится мир и любовь.
Я нажал на кнопку и наступил на горло песне Куляба Мамазова.
— Тоже мне, миротворец.
— По-моему, хорошо сказал, — обиженно передернула плечами Клара. — Вот ты не мартокот.
— Я терминатор.
— Что ты раскипятился?.. Ты на работу?
— Нет, по кабакам.
— Дорогой, тебе как воздух нужна машина. Все порядочные люди имеют машины.
— На какие деньжищи ? На зеленую сотню в месяц ?
— Ты же в милиции работаешь. Деньги в наше время не проблема. Можно занять. Так, чтобы подольше не отдавать.
— Где такие благодетели водятся?
Клара отвела глаза. Она раздумала продолжать этот разговор.
Я поцеловал мою любимую змею и отправился на службу,
Вообще-то Клара права. Машина — вещь неплохая. Была у меня машина. Казенный «Жигуль». Я раздолбал ее при охоте на наркодельцов у Северного рынка. Их «БМВ» оказался куда крепче.
Новую дадут неизвестно когда. МУР же не РУБОП. Так что судьба моя — переполненный автобус. Девятьсот восемнадцатый номер. Его я начал терпеливо ждать, об-локотясь о газетный киоск у автобусной остановки в ста метрах от моего дома.
В последнее время что-то нарушилось в экологии города.
Стада автобусов и троллейбусов резко редеют, становятся робкими и передвигаются только вместе. Ждать их приходится долго и упорно.
Подкатил, наконец, родимый. Всего двадцать минут о тебе мечтали. Ну, теперь не дремать, братья. На штурм. Я опытный автобусный боец. Плечом, плечом, в поток человеческих тел.
Ох, народу расплодилось. И настырные все — тоже бойцы с закалкой, опытные, жестокие. Это тебе не полные любви «мартокоты».
Уф, я внутри. Двери с лязганьем отсекают слабых и неудачников. Теперь надо дышать по методу Бутейко — неглубокое серединное дыхание. Глубокого не получится, слишком плотна масса человеческих тел.
« Руку зажал, бесстыдник!» « Не давите мне на почки — они изъедены пивом!» «Выпустите меня, я проеду свою остановку!»
Кто же тебя, красавица, выпустит? Проедешь остановку, и не одну. Двери намертво заклинены биомассой, и люди на остановке лишь обреченно смотрят на отбывающий автобус.
«Проехала остановку!» Да, раньше метро тебе не выбраться.. А вот и метро. Меня выталкивает, как пробку из бутылки с перегревшимся шампанским. Теперь под землю. Народу в вагоне метро тоже немало, но по сравнению с автобусом — это просто разряженные верхние слои атмосферы. Кроме того, здесь можно и поразвлечься, читая полезные и нужные рекламные объявления.
«Коттеджи в охраняемых зонах в ближнем Подмосковье. Цены ниже рыночных — от ста до пятисот тысяч долларов!» Надо подумать…
Ох, наш родной общественный транспорт. Наши университеты. Наша школа жизни, тренажер для воспитания бойцовских качеств, чувства локтя и воли к победе. Ожидание, толкучки, битва за место под солнцем, борьба и состязательность — все это укрепляет человека духовно, оттачивает характер. Кто-то возносится к небесам в коллективистском порыве и кричит: «А ну, поднажмем, православные, еще чуток». Кто-то падает в бездну индивидуализма и кривится от неизбежного соприкосновения с телами ближних. Кто-то отдается на волю судьбы и становится философом… Ох, ногу отдавила, зараза толстая, колесом своей тележки. Сам-то я в общественном транспорте зверею.
Да, нужна мне, Клара, машина. Вот только с чего моя лапочка ядовитая завела этот разговор? Неужели верба-нуть хочет? Забавно. Сам вербовал не раз, меня тоже пытались. Но чтобы это делал человек, который, правда, не всегда, но все-таки делит с тобой кров. Ах ты, шкурка моя продажная, норковая…
На работе я битый час прокорпел над рапортом, в котором расписывал проделанную работу и раскрывал всю гнусность личины Грасского. Тут вся тонкость в том, чтобы что-то написать, а что-то, притом гораздо больше, утаить.
Написанное должно быть преподнесено с помпой и отражать огромный объем выполненной работы, а кроме того, оно должно выглядеть угрожающе, как воистину хичкоковская реклама жвачки «Реблис фермент». Каждая строчка рапорта должна вопить: «Нужны средства, люди. Не упустите момент. Дальше будет поздно». Кларины подвиги в моем окололитературном опусе, естественно, не нашли своего отражения. Но рассказать о них шефу все же пришлось.
После нападения на меня и консультаций с РУБОПом шеф стал воспринимать мои проблемы гораздо ближе к сердцу.
Надо, Георгий, пассию твою брать в работу, — сказал — Резко расколем и привлечем на нашу сторону.
— Плохо вы ее знаете, — возразил я. — Может, расколем, но чтобы потом разобраться, где она правду сказала, а где наврала в три короба — тут всему аппарату МУРа месяц работать без выходных и праздников. Кроме того, трудно найти человека, менее подходящего на роль двойного агента. Я не понимаю, как она мне не проболталась обо всем в первый же день.
— Тебе просто не по душе втягивать ее в нашу игру.