Дурная кровь
Шрифт:
— Вы хотите сказать, что это не кентукский убийца или как он там называется?
Она словно выплюнула эти слова.
— Я пытаюсь понять, нет ли другого объяснения, кроме чистой случайности, — мягко ответил Сёдерстедт.
— В мои обязанности входит помощь шведским предприятиям, торгующим в Саудовской Аравии, что, естественно, противоречит интересам национальных и других зарубежных предприятий. В настоящий момент только я полностью владею необходимой информацией, и мое отсутствие может быть выгодно конкурентам
— На какие отрасли распространяется действие новых законов?
— Прежде всего, машиностроение. Но изменения не настолько значительны, чтобы привлечь преступников и, уж конечно, не дают оснований для убийства.
Сёдерстедт кивнул и сменил тему.
— Как бы вы описали ваши с Эриком отношения?
— Очень хорошие, — не раздумывая, ответила Юстине. — Очень, очень хорошие. Во всем.
— Не трудно работать вместе с мужем?
— Наоборот. У нас общие интересы. Были общие интересы. Были! — вдруг крикнула она, вскочила и убежала в туалет. Сёдерстедт услышал, как с шумом полилась из кранов вода.
Он поднялся, прошелся по квартире и увидел, что она гораздо больше, чем ему показалось в первый момент. Он шел и шел, а конца все не было, и вдруг он снова попал туда, откуда начинал свой путь. На лестничной клетке было три двери, значит, Линдбергеры занимают целый этаж, который изначально был поделен на три квартиры. Он насчитал не меньше десяти комнат. Три туалета. Две кухни. Зачем две кухни?
Сёдерстедт знал, что чиновники МИД получают хорошую зарплату плюс командировочные — еще почти столько же. Но такая квартира стоит десятки миллионов крон. Не иначе, родители обоих супругов вложили в это жилье семейный капитал.
Сёдерстедт вернулся на свое место, где его и застала вернувшаяся из туалета Юстине. Она выглядела совершенно спокойной, только лицо раскраснелось и волосы были чуть влажные, словно она только что умывалась.
— Извините, — сказала она и снова села на краешек белого деревянного стула.
— Ничего, — добродушно отозвался Сёдерстедт. — У вас нет детей?
Она молча покачала головой.
— Мне еще только двадцать восемь. Мы не торопились…
— У вас очень большая квартира для двух человек…
Она тут же подняла на него глаза и заняла оборону.
— Может быть, не будем отклоняться от дела? — резко спросила она. Вопрос прозвучал риторически.
— Мне очень жаль, но вопросы наследства непосредственно относятся к делу. Вы наследуете все?
— Да. Да, я наследую все. Вы думаете, я пытала собственного мужа? Думаете, я смотрела, как он мучается, а сама втыкала ему в шею щипцы, да?
“Ой-ой-ой, — подумал Сёдерстедт. — Как бы не переборщить”.
— Извините меня, — сказал он. — Мне очень жаль.
Но поздно. Она уже вскочила со стула и почти кричала. Голос становился все громче и резче, она уже не управляла собой.
— Обычные люди, такие, как вы, никогда не смогут понять, как я его любила! А теперь он умер, умер, навсегда! Какой-то мерзавец мучил его, моего любимого, выбросил его в море! Вы хоть понимаете, что он чувствовал в эти страшные часы? Я знаю, его последние мысли были обо мне, и мне от этого легче, и ему было от этого легче. Я знаю наверняка. Это я виновата, что он умер! Я должна была умереть, а не он! Он умер вместо меня!
Слушая ее крики, Сёдерстедт потихоньку пробирался к телефону. Он уже начал звонить в “скорую”, когда Юстине вдруг замолчала и села на свое место.
Руки ее продолжали ходить ходуном, пальцы то судорожно сжимались, то разжимались, однако она уже настолько овладела собой, что могла сказать:
— Я приняла в туалете успокоительное. Таблетки начали действовать. Продолжайте.
— Вы уверены?
— Да. Продолжайте.
Чувствуя себя неловко, Сёдерстедт подошел к дивану и примостился на самом краешке. Он постарался аккуратно вернуться к тому, о чем говорила Юстине.
— Что вы имели в виду, когда сказали, что должны были умереть вместо него?
— Он был счастливее, чем я.
— Только это?
— Не все так просто. Для общего количества счастья в мире было бы лучше, если бы умерла я.
Сёдерстедт вспомнил едва заметные различия между фотографиями, стоящими в кабинетах обоих супругов, и решил, что нащупал что-то важное.
— Можете рассказать об этом подробнее?
— Эрику все давалось легко, он шел по жизни играючи. Я нет. У меня было иначе. Больше я ничего не могу вам сказать.
Сёдерстедт не хотел настаивать, ее состояние внушало ему беспокойство. Поэтому он спросил о другом:
— Как вы думаете, зачем Эрик поехал в Фрихамнен в половине третьего ночи?
— Понятия не имею. Я не верю, что он туда поехал сам. Его туда привезли.
Сёдерстедт опять сменил тему, хотя это вышло отчасти непреднамеренно.
— Какая сейчас ситуация в Саудовской Аравии?
Собеседница изумленно подняла на него глаза:
— Что вы имеете в виду?
— Ну, например, как обстоят дела с фундаментализмом?
Она с подозрением посмотрела на него, но ответила вполне профессионально:
— Фундаментализм есть. Но в настоящее время он не является помехой для нашей деятельности. Правительство контролирует происходящее, причем зачастую довольно жестко.
— А как женщины? Насколько я знаю, количество женщин, которых принуждают закрывать лицо, увеличилось?
— Не забывайте, что фундаментализм широко распространен, и то, что западному человеку кажется принуждением, не всегда таковым является. Мы слишком быстро начинаем считать наши нормы поведения единственно верными. На самом деле в мире гораздо больше тех, кто подтирается левой рукой, чем тех, кто здоровается правой.