Дурные приметы
Шрифт:
И все меньше с каждым днем оставалось причин, которые могли заставить его задуматься, засомневаться, заколебаться... Он ясно сознавал, что это временно, что это пройдет, едва только он покинет странноватый дом отдыха, но то, что он ощутил в себе, понял, что может быть и таким... Это его озадачивало. Впрочем, точнее будет сказать, забавляло, потому что не испытывал он ни сожаления по прежнему себе, ни страха перед будущим.
Ну, ладно, все это хорошо.
Чем же занимались отдыхающие в оставшееся время? Они сытно питались, по вечерам смотрели будоражащие кровь фильмы, отдыхали после обеда, совершали пробежки перед завтраком...
А остальное время?
Остальное время Евлентьев и другие отдыхающие занимались стрельбой. Да, стреляли из самых различных систем стрелкового оружия — из пистолетов Макарова и Стечкина, из карабинов и винтовок с оптическими прицелами, из автоматов Калашникова и «узи», из итальянской «беретты» и немецкого «вальтера» — из всего, что может встретиться в жизни человеку рисковому и склонному к авантюрному времяпрепровождению.
Стреляли много, по разным целям, из разных положений, не считая патронов и не жалея их нисколько. Если при первых стрельбах Евлентьев брал ту же «беретту» с некоторой опаской, держа ее на расстоянии и сдвигая предохранитель с таким видом, будто из этого тяжеловатого пистолета может что-то выскочить, то на третий день он брал «беретту» совершенно спокойно, не глядя передергивал затвор, уже выискивая на мишени то место, куда ему предстояло всадить все пятнадцать пуль обоймы.
Грохот в тире стоял такой, что, не будь наушников, все отдыхающие давно бы оглохли от этой непрерывной канонады. Упражнения были самыми разнообразными.
Например, нужно было со всего маху грохнуться на разложенные матрацы, перевернуться несколько раз и тут же, не поднимаясь, выпустить всю обойму в колышущийся, расплывающийся черный контур человека.
В первый день Евлентьев всадил в мишень одну пулю, на четвертый — вся обойма легла уверенно и по Центру.
— Молодец, Анастас! — похвалил его инструктор — бледный человек с крупным носом, тяжелыми морщинами на лбу и впалыми щеками. Из него как-то очень наглядно, со всеми анатомическими подробностями выпирал череп, между собой все его так и называли — Череп. — Далеко пойдешь.
— Если не сяду.
— Да, если не сядешь, — кивнул Череп. И улыбнулся, обнажив длинные желтые зубы.
Где-то на пятый-шестой день Евлентьев почувствовал даже нетерпение — еще не встав с кровати, ему уже хотелось снова оказаться в тире, снова почувствовать в руке вздрагивающую рукоять пистолета. Запах дыма от выстрелов, кажется, запомнился ему на всю жизнь, а может, и полюбился на всю жизнь. Были в нем и опасность, и риск, и что-то суровое, истинное.
Как-то их повели не в тир, а в лес. Нужно было пробежать метров двести, потом скатиться в глубокий скользкий овраг, не просохший еще после зимы, выбраться из него, снова пробежать метров сто, а обернувшись, рассмотреть между деревьями раскачивающиеся черные контуры мишеней. Это были «преследователи», и всех их надо было уложить. Евлентьев уложил шестерых из десяти. На следующий день он уложил восьмерых, и это считалось хорошим показателем.
После обеда их усаживали за отдельные столы и учили обращаться с техникой.
Они разбирали и снова собирали пистолеты, автоматы, винтовки, потом все это проделывали с закрытыми глазами, на ощупь. Повторяя и повторяя упражнения, инструктор добивался того, что на разборку и сборку пистолета уходили считанные секунды. За минуту Евлентьев мог разобрать до винтика и снова собрать тот же «Макаров». И это тоже был неплохой показатель. После ужина опять была стрельба, где-то около часа, и только потом всех отправляли спать. Но и в этом случае никто не мог поручиться, что их не поднимут среди ночи и с колотящимися сердцами не заставят снова палить в тире по ненавистным мишеням.
Здесь Евлентьев не был первым, уж очень глубоко он проваливался в сон, но умел, удавалось ему собраться и показать вполне приемлемые результаты — из восьми пуль пять-шесть он все-таки всаживал в центр мишени.
— Терпимо, — сипел за спиной Череп, и губы его медленно раздвигались в ухмылке, а желтые зубы тускло посверкивали в полумраке тира. — Терпимо.
Между собой отдыхающие почти не разговаривали. Один раз только какой-то слабачок, истосковавшись по живому общению, подкатился к Евлентьеву.
— Чем занимаешься в жизни, Анастас?
— Да так... Коммерция... — вяло ответил Евлентьев.
— Понятно... Как и все мы. Чем торгуешь?
— Духовная пища, — ответил Евлентьев чистую правду. — Только духовная.
— А мой товар... Живой.
— Красавицы?
— Попадаются и красавицы. — Слабак почувствовал, что и так сказал многовато, отошел в сторону и больше к Евлентьеву не подходил.
Однажды разговорился Череп. Это случилось в лесу, после бега, после стрельбы по мелькающим в кустарнике мишеням, когда все собрались на полянке, закурили. Вот тогда Череп и произнес самую длинную за все десять дней речь.
— Все это чепуха, ребята, — сказал он. — Стрельба, кучность, точность, скорость... Главное в другом. Спокойствие. Только спокойствие всегда вас выручит и спасет. Никогда не ругайтесь, прошу вас, не повышайте голос, не сердитесь. Не превышайте скорость на дорогах, не стремитесь на своих поганых джипах всех обогнать. Все равно всех не обгоните, все равно кто-то будет ехать впереди вас.
Ведите себя сонно, вяло, но будьте на изготовку. Затвор должен быть передернут.
И предохранитель должен быть снят. Не пейте водку, это плохо... — Череп затянулся, выпустил облако дыма, помолчал. — И никогда не говорите с женщинами о Делах... С женщинами можно говорить только о том, как они хороши, как вы хороши... И все.
— А о женских недостатках? Можно? — спросил один из отдыхающих, проникшийся, видимо, откровениями Черепа.
— Недостатки? У женщин? — Брови инструктора полезли вверх, лоб покрылся глубокими поперечными морщинами. — У женщин нет недостатков. У них есть только особенности. Все эти особенности и не позволяют говорить с ними всерьез о чем бы то ни было. — Череп бросил недокуренную сигарету в мокрую жухлую траву, растоптал ее, затер в землю, исподлобья осмотрел отдыхающих. — Пошли, ребята.
Нравилась Евлентъеву «беретта», изысканными своими линиями нравилась, мощью, грохотом, пятнадцатизарядной обоймой, крупной рукоятью, какой-то нездешней добротностью. Но иметь ее он не хотел. Так бывает иногда — понравится какая-нибудь красавица на экране, и всем-то она хороша, и грудь у нее, каких не бывает в жизни, и живот трепетный, как лань, и ноги... О, ноги... А спросишь себя — хотел бы? И отвечаешь искренне и убежденно — нет. Хлопотно. Настолько хлопотно это будет, что заранее гаснет вся радость обладания и обесцениваются все неописуемые наслаждения, которые, возможно, таятся в ее улыбке. Все, чем ты обладаешь, женщина ли, машина, дом, одежда, — все должно вписываться в твою жизнь, в твой образ жизни. Вот подари соседскому сантехнику джип последней модели, и что? А ничего. Трагедия будет человеческая и больше ничего.