Душа вашего ребенка. 40 вопросов родителей о детях

Нефедова Марина

Священник Алексий Агапов

Что часто подразумевается под ранним интеллектуальным развитием? Это когда одной из главных задач в иерархии семейных ценностей оказывается стремление загрузить в ребенка побольше знаний и умений ради его конкурентной способности, ради будущего карьерного роста. Такая установка не кажется мне верной. И все же хочется удержаться от однозначного ответа, что эмоциональное развитие важнее интеллектуального. Потому что само это противопоставление — не из детского, а из взрослого мира.

Детство — таинственное время. Такой период, который является определяющим для всей последующей жизни человека. Взрослые всю свою жизнь возвращаются памятью к своему детству, именно

в том времени отыскивают и видят «изначальных самих себя». Ребенок стоит перед глобальной задачей — познать мир как целое, как связанность всего со всем. В процессе этого важнейшего делания он со всеми вещами встречается впервые. Впервые узнает, что среди всего «непонятного» бывает еще и такое «непостижимое», такие непрозрачные вещи, с которыми тоже нужно как-то внутри себя поступить, принять и освоить… Весь эпический масштаб детства трудно себе представить и прочувствовать — но в каждом из нас живет этот опыт.

Наверное, под эмоциональным развитием как раз подразумевается это отношение ребенка с непостижимыми вещами, которые каждый познает опытно, но которые нельзя описать на языке точных наук. Любовь (в том числе как выбор: «любо» или «не любо»), радость, печаль, жалость, сострадание… Нет и не может быть ничего важнее этих вещей. Однако в постижении мира и тех самых «связей всего со всем» ребенку предстоит нащупать какую-то опору, сформировать собственный принцип отношения к миру. Пожалуй, именно эта сторона развития ребенка (и как без нее обойтись!) позже станет опознаваться как интеллектуальная и одновременно как определяющая этический и религиозный выбор человека.

Учить ли дошкольника буквам и цифрам? Натаскивать — ни в коем случае. Но помочь узнать — если это интересно самому ребенку — и можно и нужно. Я научился читать в три года. Но это произошло как-то само собой: просто играл в пластмассовый алфавит, спрашивал у родителей, если забыл какую-то букву, скоро научился и полюбил складывать слова. Я многим интересовался и о многом у них спрашивал. Наверное, потому, что не боялся отказа: знал, что всегда услышу спокойное и понятное объяснение. Это было развитие (и интеллектуальное тоже), но совсем не было учебой или натаскиванием.

Я убежден, что помощь дошкольнику в его развитии со стороны взрослых несовместима с нацеленностью на достижение результата. Главным и единственно ценным результатом здесь может быть только добровольная, заинтересованная включенность ребенка в процесс познания — будь то познание своего сердца или силы своего разума. Очень важно позволить нашим детям накопить этот ресурс, оставить им возможность не разменивать драгоценное время детства на мелкие прагматические цели сомнительной ценности. Детство — это подготовка к жизни. Это гораздо серьезнее, чем подготовка к школе и будущей работе. Мы не должны участвовать в такой подмене, выхолащивая детство в угоду собственным амбициям. Иначе дальнейшая жизнь нашего ребенка может оказаться запрограммированно скудной — как растительность на Байконуре.Именно в детстве впервые человек рисует, как бы мелом на асфальте, вектор христианской перспективы — в жизнь вечную. Это репетиция всей последующей жизни в мире, жизни с другими людьми и жизни перед Богом.

Сломанное сердце: как пережить детскую травму

— Джерик вообще-то был Катина собака, — рассказывает Света коллеге за обедом. — Катька же его нашла, ей шесть лет было. Она разглядела, что щеночек у соседнего подъезда лежит в коробке. Она его молоком поила, она с ним нянчилась, дрессировала его потом, гуляла с ним.

А тут пошла с ним гулять — и поводок в рулетке перетерся и лопнул. А Джерик как дунул за чужой собакой — ну и под машину. Прям у Катьки на глазах. Люд, я думала — она рехнется. Она первые дни вообще не разговаривала. Даже не ела. Сейчас хоть говорить начала. Вчера спрашивает: мам, а собаки куда деваются после смерти? Я что ей скажу-то, даже не знаю. Хоть бы уж заплакала, что ли.

...

«Как помочь ребенку пережить потрясение? Как самому взрослому справиться с последствиями давних детских травм?»

Людмила Петрановская, психолог

Трудно найти семью, в которой ничего не случается. С какими-то травмами растут все дети: кто-то сильно обжегся, кто-то упал и расшибся, у кого-то умерла бабушка… Любая жизнь — это баланс травм и ресурсов.

Детское восприятие основано на привязанности; ученые впервые поняли это, когда во время войны вывезли детей из подвергавшегося немецким бомбардировкам Лондона в безопасное место. О детях заботились, кормили их, поили молоком — но они стали болеть, у них начался энурез, депрессия, им было очень плохо. У маленького ребенка нет объективного представления об опасности. Оно основано на том, как он субъективно воспринимает ситуацию: мама рядом — хорошо, нет мамы рядом — плохо.

Мне довелось общаться с детьми беженцев, пережившими ужас — они где-то бежали под бомбами, прятались в грязной канаве… но при этом они были с родителями, никто из родителей не погиб, не потерялся, и взрослые сохраняли присутствие духа. Дети помнили, что с ними происходило, но это не разрушило их картину мира.

Во вшивом холодном бараке рядом с мамой ребенку может быть хорошо, а в чистом приюте, где работают замечательные кружки, — плохо.

Если ребенок привязан к взрослому, он делегирует ему отношения с миром и сам живет спокойно: взрослый за все отвечает. Именно поэтому, кстати, многих детей травмировали 1990-е годы, когда люди не падали в голодные обмороки и не умирали на улицах, но родители не справлялись с жизнью.

Детские травмы бывают разные: в одном случае что-то плохое случилось, ребенок, скажем, ногу сломал, а в другом ему постоянно, хронически недостает чего-то жизненно необходимого — любви, родительского тепла, привязанности. Этот второй тип травмы называют депривацией. Известно, что на депривацию разные дети реагируют по-разному: есть такие, которых как будто что-то хранит, а других депривация сильно разрушает. Отчего это зависит, никто не знает: точно так же одни дети подхватывают любую инфекцию, а другие почти совсем не болеют. Я знакома с человеком, у которого всегда были прекрасные отношения с отцом. Но однажды папа настолько вышел из себя, что этого ребенка избил. Этого одного раза хватило моему знакомому на всю жизнь: сейчас ему шестьдесят, и он до сих пор заикается…

Преодоление травмы может идти через регрессию — ребенок как будто становится младше, если может рассчитывать на то, что взрослый ему поможет. Но взрослые часто не желают иметь дело с детской болью — пусть ребенок скорее о ней забудет. Они подают сыну или дочери сигналы: перестань это чувствовать, не говори об этом! И дети в этом случае не переплавляют свою боль, не перерабатывают ее, а запирают чувства, примораживают их во внутренней коробочке. А вместе с ними непременно примораживается и часть внешнего опыта. И кажется, что ребенок все забыл, не помнит травмы. Но нельзя приморозить одно чувство, не замораживая все остальные. А травма не просто так лежит в этой коробочке — она из нее стучит, хочет вырваться наружу. И тут необходим внутренний караул, чтобы охранять ее, не выпускать. Очень много душевных сил тратится не на выполнение задач возраста, не на рост и взросление, а на стучащую из коробочки боль.