Душа
Шрифт:
– Все это очень мило, я тебе бесконечно признателен, – сказал Фи-Фи, – и я отлично понимаю, как мне повезло. Но, пойми же и ты меня, хоть ты меня пойми, не создан я для того, чтобы жить на ренту. Через неделю мне все осточертеет. Стоит мне пожить спокойно, я сам начинаю искать неприятностей.
Луиджи поднял стакан, поглядел на свет… Сейчас Фи-Фи начнет свои нескончаемые жалобы. Вот если бы Фи-Фи засадили в тюрьму, там бы ему действительно жизнь осточертела! Пусть-ка спросит у Натали, которая до отправки в немецкий лагерь хлебнула горя во французской одиночке. А ведь Натали – она в себе самой силы черпает, а вот Фи-Фи один в четырех стенах непременно рехнется.
– И что же у тебя на примете для будущих неприятностей? – спросил Луиджи.
– Женщина…
Луиджи поставил стакан. Это что-то новенькое! Фи-Фи, конечно, бабник, как и все прочие. Он ходок по женской части, но головы никогда не терял. Значит, что-то изменилось.
– Ну, раз так, дело плохо.
Да, дело плохо, так плохо, что Луиджи
– Ну, животный мир для меня… Все, что не относится к механизмам…
– Талия такая, – продолжал Фи-Фи, – что если бы стянуть пояс чуть потуже, ее перерезало бы пополам: налево торс с бюстом, а все прочее направо. – Вот она какая, значит, есть надежда, что она отучит его скучать? Ну, это еще неизвестно… Во-первых, ему нравится заниматься с ней любовью, конечно не африканские страсти, но все-таки очень приятно, а главное, все происходит весьма аккуратненько. Вечерами она являлась в «Колибри»… вокруг нее вечно мужчины, немного пили, немного танцевали, немного играли в покер с барменом… Когда Фи-Фи ее уводил, остальные роптали, а ему было лестно, не больше того. Он не желает, чтобы его пырнули ножом в бок…
Луиджи и Фи-Фи сидели одни в зале на втором этаже. На столе в застывшем соусе плавали кусочки зайца… Влажные стены, искусственные цветы грязных тонов, словом, раздолье мухам. Фи-Фи слишком много съел, слишком много выпил, и радость по поводу счастливого окончания дела с биллиардами уже успела улетучиться. Нет, десерта не надо. Они выпили кофе… Фи-Фи захотел во что бы то ни стало уплатить по счету. Нет уж, позволь, нет уж, ты меня так выручил!…
Они дошли до большого кафе на Бульварах. На этом пятачке обычная толпа имела почему-то весьма подозрительный вид… Молодые люди, в расстегнутых чуть ли не до пупа рубашках, в джинсах – и это в самом центре Парижа, – чересчур морщинистые дамы, мужчины ростом и телосложением с платяной шкаф, с такими лучше не встречаться в темном переулке, простодушные туристы… На Фи-Фи оборачивались, очевидно, из-за бритого черепа принимали его за Уилля Бриннера. В животе у него начались рези, не надо было есть рагу… «Гарсон, бутылку Виши»… Но почему эта женщина должна принести ему неприятности? Потому что она опасная особа… именно опасная… Поначалу он платил, и даже наличными. Потом, когда очутился на мели, сказал ей: «Только не сегодня, сижу без гроша…» Все-таки она утащила его с собой, потом так и пошло, впрочем, иначе и быть не могло, так как Фи-Фи это вообще не по карману. Такие певицы с собственной машиной и шикарной квартирой вовсе не стремятся перейти к вам на содержание, все равно одного мужчины на это не хватит. Просто с ума сойти, сколько они зарабатывают! Я не говорю, что у Линды куча денег, но только потому, что она картежница, а то бы… откровенно говоря, ничего в ней особенного нет, в сущности, она такая же, как и все особы, которые ловят клиентов, разъезжая на машине, моторизованные шлюхи… Когда вы садитесь в машину такой девушки, получается, что у ней над вами перевес. Не будет же неимущая девчонка сидеть за рулем собственного «ягуара» или «мерседеса». Мужчина чувствует себя отчасти избранником… У таких, как Линда, во всяком случае у самой Линды, квартиру обставлял специальный декоратор: мебель или в стиле Луи-Филиппа или английское красное дерево… широкие диваны, проигрыватель, а ванная комната таких размеров, что в ней можно ночевать… Что ей, скажите на милость, при таком образе жизни какие-то жалкие десять тысяч франков…
– Итак, по-моему, с этой стороны неприятностей не предвидится, – заметил Луиджи. – Ты что же, любовник Линды, так сказать, по ее сердечной склонности?
– Сердечной? Не смеши меня, пожалуйста. У Линды сердца и рентгеном не обнаружишь… Врожденный недостаток!
Он приводил своих приятелей к Линде. Лучше посидеть у девушки в комфортабельной квартире – надо, конечно, принести свое виски, – чем торчать в «Колибри». Приятели привели своих приятелей. Вокруг Линды всегда куча народа. И подружки у нее тоже есть. Настоящий бордель. Но только бордель, ничего противозаконного: ни наркотиков, ни торговли живым товаром. Но Линда афиширует их отношения, обращается с ним как с хозяином дома. Почему? В один прекрасный день она обвинит его в сводничестве или в каком-нибудь другом грехе… Луиджи никак не мог взять в толк: если Фи-Фи не влюблен и раз у него такие мрачные предчувствия, почему бы ему заблаговременно не смыться? Смыться? Хорошо, он смоется, а куда ему прикажете идти? Некуда ему идти, и вечера пустые.
Луиджи посмотрел на часы.
– Ну, ладно, – сказал он, – мне удалось, и на мое и на твое счастье, выручить тебя. Как бы то ни было, я сократил бы свои визиты к Линде. Я предпочитаю располагать собой и своим временем н не взваливать на других заботу о моих развлечениях… Гарсон!
Гарсон тащил тяжелый поднос с мороженым, он даже вспотел и оставался глух ко всем призывам. Вообще официанты почему-то всегда обслуживают не вас, а ваших соседей.
– Тюрьма? Ты опять о тюрьме мечтаешь? Прямо мания какая-то!
Фи-Фи старался поймать взгляд гарсона. Но тот проскользнул мимо, как кошка, и уже принимал заказ у других клиентов, где-то в дальнем углу террасы.
– Уезжай куда-нибудь, Фи-Фи, – посоветовал Луиджи. – Денежных затруднений у тебя не будет, я имею в виду доходы от биллиардов.
– Всегда у меня будут денежные затруднения. И особенно сейчас, когда я с Линдой… Я и без нее-то ухитрился чуть не в петлю угодить…
Гарсон все не подходил, и Фи-Фи опять завел свои жалобы: если человек жил так, как жил он, то есть с мыслью, что каждая минута может стать последней минутой… когда человек потерял счет таким последним минутам, нелегко привыкать к существованию, где перед тобой целая жизнь… Перед смертью человек себе ни в чем не отказывает, а он слишком долго жил так, словно должен был умереть с минуты на минуту… Не ходить к Линде из соображений осторожности, причем не известно еще, правильны ли эти соображения… Болтаться без толку и скучать еще сильнее, чем у нее, там хоть бывают хорошенькие девушки и парни вроде него, то есть такие, которые созданы совсем не для того, чем вынуждены заниматься, скандалы, риск, драки, сегодня живешь, а завтра нет тебя – вот их стихия… А они пытаются разыгрывать из себя коммивояжеров или банковских служащих!
Луиджи страдал. Он торопился, а главное, уже слышал эти сетования тысячу раз. Он с нетерпением поглядывал на кряжистый торс Фи-Фи, на его короткую сильную шею, ловко схваченную воротничком белой шелковой сорочки, на его пестренький пиджак… Этот круглый, наголо обритый череп, расплющенный как у боксера нос, губы, открывающие десны, великолепные квадратные зубы… Он снова посмотрел на часы, и, когда гарсон с равнодушной миной опять попытался прошмыгнуть стороной, он крикнул ему вслед:
– А ну, стойте! Я хочу заплатить!
У входа в метро Фи-Фи пожал руку Луиджи, еще раз поблагодарил его и вдруг сконфуженно добавил: «Скажи, ты не мог бы свести меня с Корсиканцем?» Луиджи не ответил и исчез в метро.
VII. Честная мистификация
«Первоначально „Игрока в шахматы“ смастерили не с целью обычной мистификации, приносящей доход, а чтобы спасти от казни доблестного борца за независимость польского народа. Один польский дворянин, некто Вронский, которому раздробило обе бедренные кости во время восстания рижского гарнизона в 1776 году (четыре года спустя после раздела Польши), укрылся в Риге у русского врача Орлова. Орлову пришлось отнять Вронскому обе ноги тут же, у себя дома. Случилось так, что друг доктора, некий барон Вольфганг фон Кемпелен, приехал к доктору как раз в то время, когда он прятал у себя Вронского. Кемпелен был мадьяр, механик, родился он в 1734 году в Петербурге и славился по всей Германии своими научными трудами. Он был принят при дворе австрийской императрицы Марии-Терезы и, будучи искусным шахматистом, не раз игрывал с нею в шахматы. Для того чтобы вывезти Вронского из Риги, Кемпелен задумал построить лжеавтомат „Игрока в шахматы“, которому суждено было впоследствии привлекать к себе всеобщее любопытство в течение полувека…»
Натали прекратила чтение.
– Вот тут я и запуталась, – призналась она. – Одни уверяют, что автомат был сделан в 1769 году. А Робер Гуден называет 1776 год. Словом, слушай дальше. Не кусай губы, Кристо! «Кемпелен демонстрирует свой чудо-автомат в Туле, в Витебске, в Смоленске, в Санкт-Петербурге, где автомат играет в шахматы с самой Екатериной II и выигрывает партию к великой досаде императрицы, которая даже пытается сплутовать… Затем Кемпелен продает автомат некоему господину Отону. Тот возит его по всем крупным городам Европы; в Париже он демонстрировался в 1783 и 1784 годах. После смерти господина Отона „Игрок в шахматы“ попадает к механику Леонарду Мельцелю из Регенсбурга. В 1808 году Мель-цель сконструировал огромный механизм, который назвал „пангармоникум“, состоявший из набора различных музыкальных автоматов. Несколько раз он пытался также создать говорящий человекоподобный автомат, следуя Кемпелену, которому в 1778 году удалось соорудить автомат, внятно произносивший несколько слов. (Описание его дано в рукописи, озаглавленной „Механизм человеческой речи“, Вена, 1791 г.) Мельцель везет „Игрока“ в Америку. Эдгар По, присутствовавший на одном из сеансов, дает объяснение этому феномену в своей новелле „Игрок в шахматы“. Согласно одной записи Бодлера автомат погиб в Филадельфии во время пожара. Но, если верить Роберу Гудену, это сообщение не соответствует действительности: наследники Мельцеля, по-видимому, уступили „Игрока“ врачу из Бельвилля, который, по утверждениям одних, звался Круазье, других – Корнье; в его доме „Игрок“, надо полагать, находился вплоть до 1884 года. Механик Пьер-Мари-Эдмон Петраччи купил „Игрока в шахматы“ на аукционе в 1904 году, будучи твердо уверен, что это действительно тот самый автомат, который соорудил Кемпелен ради спасения польского дворянина. Автомат перешел по наследству к его сыну Луиджи Петраччи и находится у него и по сей день…»