Душегуб

Михайлов Максим

Полковник весь кипел от титаническим трудом сдерживаемого негодования. Внешне он оставался совершенно спокоен, на непроницаемом холодно-отстраненном лице не дрогнул ни один мускул. Но обмануть он мог кого угодно, только не Люда прошедшего с ним через всю Чечню, сожравшего напополам не один, а десять пудов соли, испытавшего и огонь, и воду, и медные трубы. Люд отчетливо видел, что полковник находится в последней стадии бешенства и причина тому никто иной, как капитан Кукаринцев собственной персоной. Напряжение висело в воздухе физически осязаемой плотной давящей

ватой. Во всей фигуре полковника: в зло прищуренных глазах, сжатых, так, что побелела кожа на костяшках, кулаках, в напряженной спине, в подрагивающих уголках губ, отчетливо читалось клокочущее у него внутри справедливое негодование.

– Ну заходи, заходи, сокол ясный, – медовым голосом пропел полковник, и тут же, не выдержав, сорвался на крик. – Ты что там опять устроил?! Да сколько можно это все терпеть?! Ты что творишь, ковбой задрюченный?! Да я тебя обратно в часть отправлю! Завтра же! В пункт постоянной дислокации на хрен! Пока ты пол республики мне тут не перерезал…

Люд улыбнулся, пожав плечами.

– Извини, Максимыч, так получилось…

– Получилось у него, да лучше бы у твоего папы в свое время не получилось! Это же надо такое учудить! Нет, все, мое терпение лопнуло! Домой! Завтра же!

Люд страдальчески возвел очи горе и, постояв так с минуту, посмотрел на полковника с явным сожалением, как смотрит учитель на бестолкового, но вместе с тем все же любимого ученика.

– Не поеду я домой, Максимыч, – тихо, но твердо произнес он.

– Нет! На этот раз поедешь! Потому что ты у меня вот где уже сидишь со своими выходками! – полковник рубанул себя по горлу, показывая, где именно у него сидят проступки подчиненного. – Или под трибунал пойдешь за невыполнение приказа. И вообще на хер из Вооруженных Сил.

– Вот это запросто… – лениво протянул Люд. – Подамся на вольные хлеба… К казачкам на ту сторону Терека, отряды самообороны организовывать. По-крайней мере не придется как здесь за каждую удавленную гниду отчитываться… Да и от армейского маразма подальше. Отожрусь на молоке да сметане, высплюсь наконец… Не жизнь, малина….

– Ты мне еще поюродствуй тут! Ты мне поюродствуй! – вылетел из-за стола полковник. – Ты на кой хрен прокурорского следака задержал?! Ты что, совсем дурак?! Или прикидываешься только?! Он тебя придурка задержать мог, а не ты его! ОН! Улавливаешь разницу?!

– Да не задерживал я его, – чуть отстранился от брызжущего слюной праведного гнева начальства Люд. – Так просто, попросил под ногами не путаться, ради его же безопасности. Он одет был как попугай. Мало ли какой снайпер вредный поблизости оказался бы. Отвечай потом…

– Ты мне мозги тут не задуривай! Заботливый наш! Ты знаешь, что прокурор из Шали хотел самому командующему запрос насчет тебя направить? Нет? Так я тебе докладываю! Ты знаешь, сколько мне пришлось его упрашивать, чтобы это дело замять? Тьфу, пропасть! Что ты буркалами своими тут ворочаешь?! Раскаяние что ли изображаешь? Да не трудись уж! Вижу, что тебе по барабану! Так, нет?

– Честно? Да…, – устало выговорил Люд. – Хорош кипятиться, Максимыч. Понял я все. Чего по сто раз пережевывать? В следующий раз будет какой прокурорский под ногами путаться, грохну урода и там же зарою, чтобы не нашли…

– Понял он! Что тебе

человека грохнуть, как комара прихлопнуть, я и так знаю…

Поймав загоревшийся совершенно безумным бешенством взгляд подчиненного, полковник как-то разом осекся.

– Как комара, говоришь, – чужим неестественно глухим голосом повторил Люд. – Вот так ты думаешь, да?

– Ладно, все, успокоились, – примирительно поднял руки вверх полковник. – Все, извини, занесло меня. Только ты тоже пойми, что нельзя так, нельзя… Все, нет войны! Кончилась! И если ты и дальше воевать будешь, то кончишь как Буданов, Аракчеев и кто там еще… Пойми, теперь, все должно быть строго по закону. Иначе сядешь! Надолго сядешь, и никто не спасет. Даже я! За эту историю сел бы уже. Даже не знаю, каким чудом опять удалось тебя прикрыть! Вот свалился ты на мою голову… Черт, если бы не вытащил меня тогда из-под обстрела, давно бы уже на тебя плюнул… Добром прошу, прекращай свои художества… Прекращай…

– А я тебя, Максимыч, не для того вытаскивал, чтоб ты мою задницу прикрывал, – набычился Люд. – Так что можешь считать, что ничего мне не должен.

– Гордый…, – протянул полковник. – Гордый и глупый. Я ведь с тобой не шучу. Ты на кой хрен дом сжег?

– Стреляли оттуда. Пацана комендантского завалили. Что я смотреть должен на них был? – мрачно произнес Люд.

– Смотреть! А знаешь, что про это в газетах пишут? Нет? А вот я тебе зачитаю: «Это произошло на территории, где официально война закончена, где ФСБ вроде как кого-то ищет, добывает некую оперативную информацию, а не обугленные трупы. Как будто задача у федералов одна – уничтожать все что движется. И не просто уничтожать, а сжигать дотла. Тогда не надо мучаться, доказывая, что на тот свет ты отправил отпетого бандита, целившего тебе в лоб, а не мирного крестьянина. С этой точки зрения огнемет надо признать самым стерильным оружием для проведения зачисток в Чечне. Следов не оставляет. Однако все это вовсе не свидетельствует о появлении на территории Чечни Закона. Как мы убедились, здесь пока действует один прокурор – „Шмель“». Ну как тебе?

Люд задохнулся от возмущения и не сразу нашел что сказать.

– Пидоры, – наконец выдохнул он. – Вот пидоры! Это что же выходит, мирный крестьянин лупил по мне из пулемета, а я должен был искать доказательства, чтобы официально привлечь его к уголовной ответственности! Так что ли получается?

– Получается, представь себе, – процедил через губу полковник, устало опускаясь на придвинутый к обшарпанному письменному столу табурет. – Все, отвоевались. Теперь здесь не наша масть работает, а законники, да местное МВД. А наш номер девятый, пора бы запомнить уже.

– Угу, запомнил. Они наработают. Через год придется наново войска вводить.

– А вот это уже не наше дело! Понял?! Приказы не обсуждают, ясно? А раз ясно, то я тебе приказываю: больше ни на шаг в сторону от выполнения задачи! Никаких больше мне историй с местной милицией и с прокуратурой! – полковник побагровел от ярости и брызгал слюной. – Помяни мое слово…

Деликатный стук в дверь прервал его гневную речь. Полковник поперхнулся так и не произнесенной фразой и, откашлявшись и постаравшись придать лицу дежурное бесстрастное выражение, рявкнул: