Два актера на одну роль
Шрифт:
Сама не зная почему, Фелисиана надела умопомрачительный туалет, совершенно неуместный в данном случае; предчувствуя борьбу, она облеклась с ног до головы в самую надежную броню, какая нашлась в ее модном арсенале; конечно, в своем пренебрежении богатой буржуазки Фелисиана и мысли не допускала, что ее может победить простая манола, но ей невольно захотелось подавить девушку своей роскошью и вызвать любовный восторг у жениха. Она надела шляпу из неаполитанского светло-желтого шелка, от которой ее белокурые волосы казались еще более тусклыми, а лицо более бесцветным, ядовито-зеленую мантилью, отделанную белыми кружевами, небесно-голубое платье, лиловые ботинки и черные сетчатые перчатки с голубой вышивкой. Розовый зонтик, обшитый кружевами, и сумочка, отягченная металлическим бисером, дополняли ее экипировку.
Все швеи, все горничные мира сказали бы в один голос:
— Барышня, как вы красиво одеты!
Недаром Фелисиана самодовольно улыбнулась, в последний раз взглянув на себя в зеркало, — никогда еще она не была так похожа на картинку из модного журнала, не имеющего подписчиков.
Сэр Эдвардс, который вел Фелисиану под руку, нарядился не менее вычурно, чем она; его шляпа почти без полей, его фрак с укороченными фалдами, жилет в причудливую клетку, рубашка с треугольным воротничком, атласный галстук improved Moreen foundation [53]как нельзя лучше соответствовали великолепному одеянию дочери дона Херонимо.
Никогда еще более подходящая пара не шествовала бок о бок по улице; они были созданы друг для друга и полны взаимного восхищения.
Трио добралось до улицы Дель-Повар под аккомпанемент сетований Фелисианы на плохое состояние мостовой, на узость улиц и угрюмый вид домов, а молодой англичанин вторил этим жалобам, расхваливая удобные тротуары, мощенные плитами или залитые асфальтом, широкие улицы и безупречные здания своего родного города.
— Как, неужели у этой лачуги подобрали раненого господина де Сальседо в костюме простолюдина? Что могло привести его в этот ужасный квартал? — проговорила Фелисиана с гримасой отвращения.
— Философски изучивать нравы народа и испытывать свою силу в борьбе на ножах, как делаю я в Лондоне, когда ударяю кулаком во время ссор в Темпле или Чипсайде, — ответил юный лорд на своем испано-британском жаргоне.
— Мы это скоро узнаем, — заметил Херонимо.
Все трое вошли в дверь убогого дома, вызвавшего такой презрительный отзыв надменной Фелисианы, хотя там находилось сокровище, которое мы напрасно стали бы искать в богатых особняках.
При входе Фелисиана жеманно приподняла край юбки. Знай она о старинных защипках, служивших для этой цели, она вполне оценила бы все остроумие этого изобретения.
Внизу лестницы она содрогнулась при мысли, что ей придется коснуться рукой в безупречно чистой перчатке засаленной веревки, служившей перилами, и попросила сэра Эдвардса поддержать ее.
Услужливая соседка указала им, как пройти к Милитоне, и опасное восхождение началось.
На испуганный вопрос матушки Алдонсы: «Кто там?» — старуха не ведала покоя после выходки Хуанчо, — дон Херонимо ответил: «Gente de paz» (мирные люди), — и дверь перед гостями отворилась; Андрес, заранее смущенный звуком знакомого голоса, увидел сначала сэра Эдвардса, возглавлявшего это неожиданное шествие, затем дона Херонимо и, наконец, Фелисиану во всем сказочном блеске ее умопомрачительного туалета.
Фелисиана приберегла себя на закуску, то ли ради постепенного нарастания эффекта, то ли из боязни поразить Андреса счастьем, превышающим его слабые силы, то ли потому, что было бы непристойно войти первой в комнату, где лежит в постели молодой мужчина.
Появление Фелисианы не вызвало ожидаемой ею сенсации. Андрес не только не был ослеплен видом невесты, он даже не испытал чувства блаженного восторга; он не пролил слез умиления при мысли о сверхчеловеческой жертве, которую принесла столь пышно одетая молодая особа, поднявшись ради него на четвертый этаж; более того, довольно явное недовольство отразилось на его лице.
Подготовленный эффект с треском провалился.
При виде гостей Милитона встала, предложила стул дону Херонимо с почтительностью, свойственной девушке из народа по отношению к пожилым людям, и сделала знак матушке Алдонсе, чтобы та подала второй стул мадемуазель Васкез.
Фелисиана приподняла край своего сногсшибательного небесно-голубого платья, словно боялась его запачкать, опустилась с тяжким вздохом на соломенное сиденье и принялась обмахиваться носовым платком.
— Как высоко вы живете! Я чуть было, не задохнулась, поднимаясь к вам.
— Сеньора, наверно, слишком сильно затянула корсет, — сказала Милитона с полнейшим простодушием.
Несмотря на худобу, Фелисиана затягивалась в рюмочку.
— Я никогда не затягиваюсь, — ответила она кисло-сладким тоном, к которому прибегают в подобных случаях женщины.
Дело явно принимало плохой оборот. Преимущество было не на стороне светской девушки.
По сравнению с Милитоной, одетой по испанской моде в черное шелковое платье, с цветком в волосах и обнаженными красивыми руками, Фелисиана казалась еще смешнее из-за своей вычурной роскоши.
Фелисиана Васкез де лос Риос походила на разодетую английскую горничную, а Милитона — на герцогиню, желающую сохранить инкогнито.
Подготовляя поражение манолы, дочь дона Херонимо попыталась смутить ее своими презрительными взглядами, но она просчиталась и в конце концов опустила глаза перед ясным и скромным взором швеи.
«Кто эта женщина? — думала Милитона. — Сестра Андреса? Нет! Иначе она походила бы на него лицом и не была бы такой заносчивой».
— Вы счастливо отделались, Андрес, — ласково проговорил Херонимо, подходя к кровати. — Как вы себя чувствуете?
— Вполне сносно, — ответил Андрес, — благодаря уходу мадемуазель Милитоны.
— Мы щедро вознаградим девушку за труды, — перебила его Фелисиана, — сделаем ей богатый подарок — золотые часы, кольцо, преподнесем все, чего бы она ни пожелала.
Этими с виду безобидными словами Фелисиана пыталась низвергнуть очаровательную девушку с пьедестала, на который ее вознесла красота.
Милитона почувствовала оскорбление, таившееся в этой фразе, и приняла такой царственный вид, глаза ее так гордо сверкнули, что мадемуазель Васкез была озадачена.