Два актера на одну роль
Шрифт:
— Знаю, — молвил он, — быть прахом на вашей дороге — вот самое большее, на что я пригоден, что расстояние между вами и мною не одолеешь и за тысячу лет, летя вскачь на породистом коне пророка, но любовь придает нам отвагу — так червю, влюбленному в розу, не запретишь признаться ей в любви.
Айша выслушала его без малейшего гнева и, устремив на него томный взор, произнесла:
— Завтра в час молитвы будьте в мечети султана Хасана, под третьим светильником, там вас встретит черный раб в одежде из желтого штофа. Он пойдет впереди, а вы последуете за ним.
С этими словами она опустила покрывало на лицо и вышла.
Наш влюбленный не заставил себя ждать и отправился на свиданье; он стоял как вкопанный под третьим светильником, не решаясь отойти из страха, что его не найдет черный раб, который все не шел. Правда, Махмуд-Бен-Ахмед явился за два часа до назначенного срока. Наконец показался негр в одежде из желтого штофа; он направился прямо к колонне, возле которой стоял Махмуд-Бен-Ахмед. Раб внимательно оглядел его и еле заметным знаком пригласил следовать за собой.
Они вышли вдвоем из мечети. Черный раб шагал быстро, и по его воле Махмуд-Бен-Ахмеду пришлось петлять несчетное число раз в запутанном многослойном клубке каирских улиц. Молодой человек хотел было заговорить со своим проводником, но тот открыл большой рот, полный острых и белых зубов, и Махмуд-Бен-Ахмед увидел, что язык у него отрезан. Таким образом, проболтаться рабу было трудновато.
И вот наконец пришли они на совершенно безлюдную улицу, неведомую Махмуд-Бен-Ахмеду, хотя он был уроженцем Каира и воображал, будто знает все кварталы города; немой остановился у глухой стены, выбеленной известью. Он отсчитал шесть шагов от угла стены и стал с великим старанием что-то искать, без сомнения — потайную пружину, скрытую в щели между камнями. Вот он нашел пружину, нажал на нее, колонна сделала оборот, и взору открылся мрачный, узкий проход, куда и вошел немой в сопровождении Махмуд-Бен-Ахмеда. Сначала пришлось спуститься ступеней на сто с лишним, потом идти по длинному коридору. Махмуд-Бен-Ахмед, ощупывая стены, понял, что коридор вырублен в скальной породе, и по высеченным иероглифам догадался, что он попал в подземелье древнего египетского некрополя, которым воспользовались для устройства потайного хода. Далеко, далеко впереди брезжил слабый голубоватый свет. Свет этот проникал сквозь кружевную каменную резьбу, украшавшую залу, в которую упирался коридор. Немой нажал еще на одну кнопку, и Махмуд-Бен-Ахмед очутился в зале и увидел пол, выстланный белыми мраморными плитами, бассейн и водомет посредине, алебастровые колонны, стены, покрытые мозаикой, сделанной из смальты, изречениями, взятыми из Корана, вперемешку с орнаментом, изображающим цветы, и затейливыми узорами, свод, искусно выполненный и отделанный резьбой и напоминавший не то соты, не то сталактитовую пещеру; огромные пунцовые пионы в огромных мавританских вазах из белого и голубого фарфора дополняли картину.
В нише, вырубленной в стене, — нечто вроде алькова, — на ложе, среди подушек, восседала принцесса Айша без покрывала, прекраснее всех гурий четвертого неба.
— Итак, Махмуд-Бен-Ахмед, вы сочинили в мою честь новые стихи? — ласково спросила она, знаком приглашая его сесть.
Махмуд-Бен-Ахмед бросился на колени перед Айшой, достал из рукава папирус и с вдохновением стал читать газель; действительно, это было замечательное поэтическое творение. И пока он читал, ланиты принцессы вспыхнули и засветились, словно светильник из алебастра. Глаза ее искрились и лучились неописуемо ярко, тело ее словно стало прозрачным, а на ее трепещущих плечах смутно рисовались крылья, как у бабочки. На беду, Махмуд-Бен-Ахмед так увлекся чтением своих стихов, что не поднял глаза и не заметил происходившую метаморфозу. Когда он кончил, то перед ним сидела прежняя принцесса Айша и смотрела на него, насмешливо улыбаясь.
Как и все поэты, поглощенные собственными твореньями, Махмуд-Бен-Ахмед позабыл, что наилучшие стихи не стоят искреннего слова, взгляда, зажженного светом любви.
Пери, как и всех женщин, надо разгадать и завоевать именно в тот миг, когда они вот-вот воспарят в небеса, чтобы уже с них не спускаться. Не упустите удобный случай, не упустите пери — удержите ее за крылышки! Вот как становишься господином положения.
— И в самом деле, Махмуд-Бен-Ахмед, вы наделены редкостным поэтическим даром, и ваши стихи заслуживают того, чтобы написали их золотыми буквами и вывесили у дверей мечети рядом с самыми знаменитыми строками Фирдоуси, Саади и Ибн-Бен-Ома. Досадно только, что вы зачарованы были совершенством своих звучных рифм и не взглянули на меня, — вы бы увидели то, что вам вряд ли удастся еще увидеть. Самое пламенное ваше желание исполнилось, а вы и не заметили. Прощайте, Махмуд-Бен-Ахмед, мечтающий полюбить только пери!
Тут Айша встала с величественным видом, приподняла парчовую занавеску и исчезла.
Немой пришел за Махмуд-Бен-Ахмедом, проводил по той же дороге до того места, где его встретил. Махмуд-Бен-Ахмед, огорченный и удивленный такой развязкой, не знал, что и подумать; он терялся в догадках и все не мог найти причину недовольства принцессы: в конце концов он все приписал женскому капризу, — ведь женщина изменчива по любому поводу. И теперь понапрасну он ходил к Бедредену покупать росный ладан и кожу циветты — он больше ни разу не встретил принцессу Айшу; напрасно он подолгу простаивал у третьей колонны мечети султана Хасана — он больше ни разу не увидел черного слуги в одеянии из желтого штофа, и все это повергло его в безысходную тоску.
Лейла придумывала все новые и новые забавы, лишь бы развлечь своего повелителя: она играла на гузле; рассказывала волшебные сказки; украшала его покои букетами, и составлены они были так разнообразно и умело, что пленяли красою и благоуханием; порою она танцевала перед ним легко и грациозно, не хуже искуснейшей танцовщицы. Всякого другого на месте Махмуд-Бен-Ахмеда умиляла бы ее предупредительность и забота, но мысли его витали в других местах, и желанье найти Айшу не давало ему покоя. Часто бродил он вокруг дворца принцессы, но ему ни разу не удалось ее увидеть; никто не показывался за окнами — зарешеченными и наглухо затворенными; дворец стоял, словно гробница.
Приятель его, Абдул-Малик, встревоженный душевным смятением Махмуд-Бен-Ахмеда, часто навещал его и, конечно, заметил изящество и красоту Лейлы, а была она, право, хороша собою, как Айша, и даже красивее, и он удивлялся слепоте Махмуд-Бен-Ахмеда, и если б не боязнь нарушить священные законы дружбы, он бы с радостью взял в жены молоденькую служанку. Меж тем Лейла, не теряя своей прелести, день ото дня становилась все бледнее и бледнее; ее большие глаза все удлинялись, румянец, подобный отблеску зари на ее ланитах, сменила бледность, подобная отсвету луны. И вот однажды Махмуд-Бен-Ахмед приметил, что она плачет, и спросил, отчего она льет слезы.
— О любезный мой господин! Я бы никогда не осмелилась сама признаться вам: да, я — бедная рабыня, подобранная из сострадания, люблю вас. Но кто я в глазах ваших? Знаю, у вас одно на уме — полюбить пери или султаншу; другой был бы рад, если б его искренне полюбила молодая, чистая сердцем девушка, и не терзал бы себя, грезя дочерью калифа или владычицей духов, взгляните на меня, вчера мне исполнилось пятнадцать лет, и я, пожалуй, так же хороша, как ваша Айша, о которой вы только и говорите, мечтая о ней вслух; правда, на лбу у меня не увидишь сверкающего магического карбункула или султана из перьев цапли; когда я выхожу, меня не сопровождает стража с мушкетонами, инкрустированными серебром и кораллами. И все же я умею петь, импровизировать на гузле, танцую, как сама Эминиш, но для вас я — просто преданная сестра. Как же мне быть, как тронуть ваше сердце?
Махмуд-Бен-Ахмед внимал речам Лейлы, и вдруг сердце его дрогнуло; однако он промолчал и, казалось, был во власти глубокого раздумья. Два противоречивых решения спорили в его душе: с одной стороны, нелегко отказаться от заветной мечты; с другой — он сознавал, что просто безумие отдать сердце женщине, которая поиграла им и бросила, осыпав насмешками, а меж тем в доме у него живет девушка, такая же молодая и прекрасная, как та, что он потерял.
Лейла, словно в ожидании приговора, все стояла на коленях, и две слезинки тихо катились по бледному лицу бедняжки.