Два дня «Вериты» (Художник В. Чурсин)
Шрифт:
Багров поднял руку, и к столику подбежал официант.
— Миша, накорми моего друга. Угости окрошкой холодной, в такую погоду хороша окрошка.
— Что будет пить ваш друг?
— Сегодня мы пьем только кофе.
Оратор кончил болтать, музыканты вернулись на эстраду.
Снова выскочил патлатый певец и залаял что-то вроде английского битла.
— Очень мило, — сказал Слейн. — Но ты, кажется, говорил, что это русский ресторан?
Багров вздохнул:
— Он поет задушевную русскую песню в американской обработке, только и всего. Владелец ресторана отдает
— У вас свободно, сеньоры? То есть, извините, господа!
Неряшливый субъект, не ожидая приглашения, плюхнулся на стул и завертел головой, ища официанта. От него повеяло плохим виски и дешевой сигарой. Слейн вопросительно глянул на Багрова, тот пожал плечами.
— Эй, кто-нибудь! — голос субъекта звучал и развязно и просительно в то же время. — Виски, двойной виски без содовой!
По-русски он говорил с сильным латиноамериканским акцентом; добродушное, в общем-то, лицо все время мелко подергивалось, словно у заики в минуты волнения, и казалось то ехидным, то разочарованным, то брезгливым. Изобразив беспечную улыбку, он кивнул кому-то в зале, подмигнул проходившей мимо девице, но сразу посерьезнел, когда официант поставил перед ним виски.
— Ваше здоровье, сеньоры! — человек проглотил напиток и улыбнулся почти натурально. — Приходится иногда подбодрить себя немного, чтобы пришли в порядок нервы. В последнее время у меня много работы…
Багров равнодушно сказал «да-да» и отвернулся. Но отделаться равнодушием не удалось.
— Видите ли, я изучаю социологию. — Собеседник прищурил зеленоватые глаза и состроил серьезную мину, давая этим понять, сколь значительна наука социология. — Да, пишу монографию на тему… на одну весьма острую тему. В предвыборные дни общественность чрезвычайно наглядно иллюстрирует… ну, вы меня понимаете, сеньоры!
Багров понял, что от него не отвязаться. Наверное, он из тех неприятных говорунов, что считают своим святым долгом развлекать окружающих умной беседой, даже и мысли не допуская, что это может кому-то надоесть. Чтобы такое бесплатное приложение к обеду разделить со скучающим Слейном, Багров посоветовал:
— Кажется, для вас трудна русская речь? Мы понимаем по-испански.
— О, благодарю. Я русский по происхождению, но, сами понимаете, окружающая среда… в университете, на симпозиумах и так далее… Редко вырвешься посидеть вот так среди своих. Похоже, вы нездешние, сеньоры?
По-испански социолог болтал еще охотнее, или после виски голос его стал ровнее. Тик на лице тоже уменьшился, и гамму гримас сменило прочное добродушие.
— Все дело в том, сеньоры, что парламентарии должны отталкиваться от запросов масс, но не идти слепо навстречу запросам масс, не правда ли? Все дело в том, что… Эй, еще порцию виски!
Видимо, дело было именно в этом, потому что с новой порцией его лицо стало еще добродушнее, если только это было возможно.
— Как вы считаете, сеньоры, кто ближе к массам: католики-республиканцы или независимые христиане? — вопрошал он, выглядывая из-за стакана.
Слейн охотно поделился мнением:
— Я полагаю, что если независимые отталкиваются от желаний, а католики не идут навстречу желаниям, то все они весьма достойные сеньоры.
— Все-таки я очень устал. Проклятые нервы…
На лицо вернулись судороги, задергались красные, как у кролика-альбиноса, веки. Он стал неожиданно задумчив.
— В последнее время очень мне не везет, — забормотал он без всякой связи с предыдущими рассуждениями о парламентариях.
— Что так? — поддержал разговор журналист.
— Всему виной мои нервы. У меня была приличная работа… на радиостанции. Не вполне приличная, может быть, но хоть оплачиваемая сносно. Комментатор в русском отделе…
— И что же? Разонравилось сносно оплачиваемое комментаторство?
— О, не в этом дело!.. Не смогу объяснить в чем… Как-то пакостно на душе, и чем дальше, тем тошнее… Не знаю, какая тому причина… Да нет, все это чушь! Главное — сдали нервы. Эмоциональная нагрузка, знаете ли… Приходится поддерживать себя с помощью виски… Они считают, что я выдохся на радио… Придрались к моему акценту, а я что сделаю?! Ведь я только на четверть русский… Что?
Он словно проснулся. Озадаченно поморгал, повертел шеей, будто галстук душил его.
— Кто же вы теперь? — нетерпеливо спросил Багров, всматриваясь в дрожащее киселем лицо. — Вы социолог?
— Что? Да… Хотя едва ли это можно назвать социологией. Из меня сделали обыкновенного провокатора, если уж говорить честно. Нехорошая работа, если по правде сказать… Велели прикинуться социологом. А что я смыслю в социологии, а? Шляться по разным сборищам, кружкам, студенческим сходкам, вылавливать «левых», «красных»… С моими-то нервами!.. И получать гроши, на которые невозможно прилично жить…
— Зачем? — неожиданно спросил Слейн.
— Что — зачем? — споткнулся «социолог».
— Зачем жить таким, вроде вас?
— Но, сеньоры… Простите, это все нервы… — он зашипел, точно проткнутая камера, и прижал ладонями гримасу ужаса.
— Здорово развезло его, — заметил Слейн по-английски. — В такую жару нельзя много виски. Однако, какая сволочь!..
— Это не от виски, Джо. — Багров взволнованно вытер лоб скомканной салфеткой. — Это… Руми включил «Вериту»!
— Не может быть! Ты всегда уверял, что Руми точен. А ведь срок наступит только завтра. И потом… посмотри-ка, — он указал на эстраду, где опять распинался сеньор в оранжевой шляпе. — Этот врет про своего лидера, и хоть бы что!
— И все-таки говорю тебе, Руми включил «Вериту». Взгляни на этого слизняка. Видишь, как блестят глаза? И он только что выбросил прямо на стол свои тайны, хотя за это может потерять и последнюю «работу».
— Так почему же продолжает так громко врать сеньор избиратель? Почему орут чепуху динамики машин? Слышишь? Что ж, на таких джентльменов не действуют импульсы?
— «Вериту» нельзя включить сразу на полную мощность. Надо сначала дать войти в режим. Кроме того, «импульсы правды» в первую очередь и сильнее влияют на психику более чувствительного индивидуума. Как, например, этот пьяный изнервничавшийся подонок. Но Руми всегда точно выполняет приказания! Значит, что-то случилось в Кхассаро…