Два мира
Шрифт:
Двадцать лет назад Родион был юношей с горящим взором - худющий, длинноволосый; потом бритый наголо, с кришнаитским хвостиком на затылке. Такой безумный типаж, я их называл "наши Джимми Морисоны" и недолюбливал. Во всем их поведении мне виделась игра, желание шокировать во что бы то ни стало.
Через несколько лет после нашего знакомства Кутерьма, став обратно Игорем, уехал в Израиль. Родион сразу же пропал из моего поля общения. Встретились мы с ним спустя восемь лет, уже в другие времена, после "первой оранжевой революции". На тот момент все мои политические надежды рухнули. "Пророссийские силы", которые я поддерживал (на самом деле они даже и не были пророссийскими) проиграли. Даже
Я жаждал уединения, жаждал покоя. (Как раз только начал заниматься писательством, как мне тогда казалось - серьезно.) Я решил снова пойти работать сторожем, как в старые добрые "рокерские времена". Вскоре мне предложили охранять небольшую базу с цветным металлом. Место показалось спокойным (увы, чувство было ошибочным). Я согласился. И уже на второй смене увидел смутно знакомое лицо. Приглядевшись, не поверил своим глазам - это был Родион, и он работал на той же базе экспедитором.
Мир тесен - сказали мы тогда оба, пожимая руки друг другу. Родион изменился очень сильно, от прежнего "Радика" не осталось ничего - он пополнел, стал носить "нормальную" короткую стрижку и "нормальную" человеческую одежду, стал покупать дорогие мобильные телефоны и часами обсуждать со своими напарниками по работе эти самые телефоны, или "шмотки", "тачки", поездки на курорты. Мне с трудом верилось, что передо мной бывший безумный поклонник Кастанеды, тусовщик, "понтовик" и психонавт - Радик. Нет, передо мной была заурядная, скучная, мещанская личность.
Но я ошибся. "Радик" в Родионе не умер, только теперь для выхода Радика на сцену требовалась расслабляющая доза алкоголя. А еще лучше алкоголя с травой. Итак, стоило Родиону выпить и покурить, как он преображался в прежнего Радика. И начиналось представление. Родион вставал в картинную позу и громко заявлял, что все умрут, кроме него. Никто из присутствующих не думает о смерти, и потому их жизни бессмысленны, а смерть неизбежна. "Вы все обречены, - громко заявлял Радик пошатываясь и обводя рукой собутыльников.
– Вы все умрете, а я не умру, я обману орла, того орла, что пожирает нашу энергию. Да, можно сказать, что я бессмертен, почти бессмертен..."
Окружающие собутыльники почти никак не реагировали на слова Радика. Видимо, уже привыкли к подобным сценам. Но на меня, при первом "просмотре" сцена произвела сильное впечатление. В "клоунаде Радика" было что-то очень трогательное, глубоко личное и интимное - по крайней мере, страх смерти был настоящим, его и пытался преодолеть Радик своими провокационными монологами - вы все умрете, а я бессмертен.
Для меня проблема смерти никогда остро не стояла. Я как-то всегда верил, что жизнь сознания и духа, моего высшего "Я" бесконечна, потому как вневременна. Родион же панически боялся того, что со смертью его тела исчезнет и он сам, превратится в ничто. Он считал, что все религии, обещающие бессмертие, подыгрывают человеческой слабости. И только в книгах Кастанеды он нашел то, что искал. Человек смертен, но он может стать бессмертным, развив в себе энергетические качества воина; такие как безупречность, второе внимание, неуязвимость перед миром, стирание личной истории и чувства собственной важности и смирение перед Бесконечностью. Все ради того, чтобы обмануть ненасытного орла и покинуть мир по своей воле, свободно, сгорев в тонком огне изнутри.
Иногда тему орла и бессмертия предваряла политическая тема. Политические разговоры были для меня подлинным мучением. Избегнуть подобных разговоров я не мог - не уходить же с рабочего места. А дело в том, что Родион оказался убежденным "оранжевым". Это было самым неприятным открытием. Узнав, что я поддерживал противоположный лагерь и вообще имею пророссийские настроения, Родион полностью переключился на мою персону. Он буквально не давал мне прохода. При всяком удобном случае он подчеркивал, насколько Россия грязная, неустроенная, тоталитарная и несвободная - больной зуб планеты, удалив который все заживут счастливо и демократично. А лучше всех заживет Украина, потому как больше всех пострадала от "российской оккупации".
Между разговорами на тему бессмертия и разговорами о политике зияла такая пропасть, что с трудом верилось, что все это произносит одна и та же личность. Когда Радик, пошатываясь, заявлял "вы все умрете", он был похож на героического клоуна, на юродивого; когда же разговор заходил о политике, я видел только мелкого мещанина.
За три года работы на "базе" мне так и не удалось пообщаться с Родионом нормально, наедине. Родион охотно критиковал меня прилюдно, и в то же время всячески избегал личной встречи со мной. Возможно, я своей вопиющей творческой непрактичностью напоминал ему какие-то собственные упущенные возможности. Возможно. Я не знаю.
Я уволился и не видел его несколько лет. Пока опять не произошла неожиданная встреча у одного моего церковного знакомого, занимающегося книжным бизнесом. Мы сидели, пили чай, тут появился Родион, принес книгу святителя Игнатия Брянчанинова "Слово о смерти".
Я отметил про себя, что Радик еще чуть-чуть пополнел и стал выглядеть более респектабельно - на круглом лице небольшая аккуратная бородка, на глазах очки в дорогой оправе с дымчатыми стеклами. Родион поздоровался с нами и попросил на "два слова" хозяина квартиры. Они вышли в комнату. Минут через пять хозяин вернулся и сказал, что Радик ушел. Книга Брянчанинова о смерти ему понравилась. И он попросил еще что-то из творений этого святителя. Я ему дал книгу "О мире душевном". Думаю, это будет ему очень полезно, почитать о мире душевном.
– Мира нет в душе?
– спросил я.
– Странный он какой-то, - ответил хозяин квартиры. Зациклило его на теме смерти и бессмертия, понимаемых в самом вульгарном оккультном смысле. Наподобие бессмертных монахов шаолиня. Он и меня спрашивал: мол, есть ли у нас в православных монастырях монахи, которые практикует физическое бессмертие.
– Бедняга, - снисходительно сказал один из присутствующих, по имени Олег, - это его Кастанеда до ручки довел.
– Но как он Брянчанинова читать начал?
– спросил я.
– Это же довольно сложный автор.
– Да так, - пожал плечами хозяин, - она лежала у меня на столе, он увидел в заглавии слово "смерть", ну и стал просить почитать. Я вначале не хотел давать, потом дал, думаю, все равно назад принесет, не сможет читать. Ну, Слава Богу, ошибся.
– Да, помни о смерти, - сказал я.
– У Радика это как-то перехлестнулось с темой смерти по Кастанеде. Кастанеда называл смерть главным советчиком.
– Все смерть, смерть, - недовольно пробурчал Олег, - а где жизнь, где духовная радость, где духовный свет?!
Далее разговор пошел на тему - прав или не прав был дьякон Кураев, когда заявил, что книги святителя Игнатия Брянчанинова пора поставить на полку. Показного "монашеского смирения" и без того хватает - черные одеяния, опущенные в землю угрюмые лица, мысли о смерти...
И вот новая, и опять неожиданная встреча, на этот раз на кухне Индуиста.
– Радик, ты как, стал православным?
– спрашиваю я.
– Да, я иногда хожу в церковь, - рассеянно отвечает Родион, - только не в вашу, эту, Московского Патриархата, а в нашу, украинскую, на Садовую.