Два моряка
Шрифт:
И, однако, страх охватывал этого неустрашимого моряка, видавшего на своем веку немало опасностей, при мысли о подобном объяснении с сыном.
Думал ли он, что ему придется иметь такие объяснения?!
В этот день Сережа обедал дома. Веселый и довольный, он, между прочим, сообщил, что командир "Витязя" назначается командиром броненосца "Победный" и что он зовет его к себе ревизором.
–
– с какою-то тревогой в голосе спросил старик.
– Разумеется, папа!
– ответил Сережа.
– Через год "Победный" идет на два года в Средиземное море!
– прибавил он.
"И, значит, доходы будут большие", - невольно пронеслось в голове старика.
Когда окончился обед, адмирал как-то смущенно проговорил:
– А ты зайди-ка ко мне в кабинет, Сережа... Хочу тебе показать чертежи нового английского крейсера... интересные... Прелестный будет крейсер...
Нита испуганно взглянула на отца и, заметив его смущение, поняла, что не о чертежах будет речь. И ей стало страшно за отца.
IV
– Присядь, Сережа... Видишь ли... Уж ты извини, голубчик... Никаких чертежей нет... Я так, чтобы, понимаешь ли... мать и сестра... Зачем им знать?.. А мне нужно с тобой поговорить... ты сам поймешь, что очень нужно, и извинишь отца, что он... в некотором роде...
Адмирал конфузился и говорил бессвязно, видимо не решаясь объяснить сущности дела.
Сережа, напротив, был спокоен и, взглянув ясными, несколько удивленными глазами на отца, сказал:
– Ты, папа, говори прямо... не стесняйся... О чем ты хочешь говорить со мной?
Этот самоуверенный вид и спокойный тон обрадовали старика, и он продолжал:
– Я, конечно, так и думал, что все это подлая ложь... Но меня все-таки, знаешь ли, мучило... Как смеют про тебя говорить...
– Что же про меня говорят, папа?
– Что будто ты был ловким ревизором и привез из плавания десять тысяч...
И адмирал даже рассмеялся.
По красивому, румяному лицу молодого лейтенанта разлилась краска. Но глаза его так же ясно и решительно смотрели на отца, когда он проговорил:
– Это верно, папа. Тысяч восемь я привез!
Адмирал, казалось, не верил своим ушам. Так просто и спокойно проговорил эти слова сын.
– Потому, что был ревизором?
–
– Да, папа. Я делал то, что делают почти все, и должен тебе сказать, что не вижу в этом никакой подлости... Напрасно ты так близко принимаешь это к сердцу, папа. Не возьми я своей части, все пошло бы одному капитану... С какой стати!.. И ведь эти восемь тысяч, которые мне достались, собственно говоря, ни от кого не отняты... Никаких злоупотреблений мы не делали ни с углем, ни с провизией... Все покупали по справочным ценам, которые давали нам консулы... Но эти обычные скидки десяти процентов со счетов, которые практикуются везде, что с ними делать?.. Записывать их на приход по книгам нельзя... Оставлять их поставщикам, что ли? Это было бы совсем глупо... Ну, они и делятся между капитаном и ревизором... И никто не видит в этом ничего предосудительного...
– Но ведь это... воровство!.. Ведь эти скидки должны поступать в казну... Или вы с капитаном этого не понимаете?.. О господи, какие вы непонятливые!.. И ты, сын человека, который в жизни никогда не пользовался никакими скидками, ты тоже не находишь ничего предосудительного?..
– Ты, папа, извини, слишком большой идеалист и требуешь от людей какого-то геройства, и притом ни к чему не нужного. А я смотрю на жизнь несколько иначе... Я не...
– Вижу... Довольно... Мы друг друга не понимаем, - перебил старик, и голос его звучал невыразимою грустью.
– Теперь во флоте не понимают даже, что предосудительно и что нет... И даже такие молодые... То-то ты и отставки моей не одобряешь... Ты рассудителен не по летам... И, верно, карьеру сделаешь... Иди, иди, Сережа... Нам больше не о чем разговаривать!.. Не говори только об этом сестре... Она тоже не поймет тебя...
Сережа пожал плечами, словно бы удивленный этими ламентациями старика, и вышел из кабинета, а Максим Иванович как-то беспомощно опустил свою седую голову.
Когда Нита принесла чай, Максим Иванович по-прежнему сидел за столом, скорбный и мрачный. Увидав дочь, он попробовал улыбнуться, но улыбка была печальная.
Нита молча обняла старика. Он крепко-крепко прижал ее к своей груди, и слезы блестели на глазах старого адмирала.
1896