Два рассказа
Шрифт:
К вечеру - вся кавбригада на конях. И - много ряженых в казаков.
Потянулись строем. При Эго - свита его. Котовский - в кубанской лохматой папахе, из-под неё звериный взгляд.
Котовский? или Катовский, от КАТА? На каторге сидел он - за убийство, и неоднократное. Страшный человек, посмотришь на него - в животе обвисает.
В условленное село отряды въехали в сумерках, с двух разных концов. И - расставлялись по избам. (Только котовцы - невсерьёз, кони оседланы, через два часа бойня. А матюхинцы - располагались по-домашнему.)
В большой богатой избе посреди села, где сходились порядки, у церкви - величавая хозяйка, ещё не старуха, с дочерьми и снохами уряжала составленные в ряд столы на двадцатерых. Баран, жареные куры, молодые огурчики, молодая картошка. Самогон в бутылках расставлен вдоль стола, гранёные стаканы к нему. Керосиновые лампы светят и со стены, и на столе стоят.
Матюхинцы - больше рядом, по одну сторону, котовцы - больше по другую. Эго посадили на торце как председателя, видно тех и других.
Какая жизненная сила в повстанческих командирах! Да ведь сколькие из них прошли через германскую войну - унтеры, солдаты, а теперь в командирских должностях.
Скуластая тамбовская порода, неутончённые тяжёлые лица, большие толстые губы, носы один-другой картошкой, а то - крупный свисающий. Чубы - белые, кудель, чубы чёрные, один даже с чёрно-кирпичным лицом, к цыгану, зато повышенная белота зубов.
У котовцев условлено: больше гуторить тем, кто по-хохлацки, идут за кубанцев. А донца - средь них ни одного, но расчёт, что тамбовцы не отличают донского говора.
У одного матюхинца - дремуче недоверчивое лицо с оттопыренным подбородком. Мешки под глазами, повисшие чёрные усы. Сильно усталый.
А другой - до чего же лих и строен, усы вскрученные, взгляд метуче зоркий, но весёлый. На углу сидит и, по простору, нога за ногу вскинул, с изворотом. Неожиданности как будто и не ждёт, а готов к ней, и к чему хочешь?
Эго не удержался: дважды толкнул его ногой. Но тот не понял?
А стаканы самогона - заходили, горяча настроение и встречу дружбы. Длинные ножи откраивали баранину и копчёный окорок. Дым ядрёной махорки подымался там и сям, стлался к потолку. Хозяйка плавала по зальцу, молодые бабы спешили угадать - подать - убрать.
А вдруг какое чудо произойдёт - и всё спасёт? Матюхинцы сами догадаются? спасутся?
"Подхорунжий" (комиссар и чекист) "Борисов" поднялся и стал читать измышленную "резолюцию всероссийского совещания повстанческих отрядов" (которое надо собрать теперь). Советы без коммунистов! Советы трудового крестьянства и казачества! руки прочь от крестьянского урожая!
Один матюхинец - не старый, а с круглой распущенной бородой, пушистыми усами, устоенное жизнью лицо - смотрел на читающего спокойными умными глазами.
Рядом с ним - как из чугунной отливки, голова чуть набок, косит немного.
Ох, какие люди! Ох, тяжко.
Но сейчас - уже ничего не спасёшь, хоть и крикни.
А Матюхин, подтверждая подхорунжего, стукнул кулачищем по столу:
– Уничтожим кровавую коммунию!
А молодой лобастый, белые кудлы вьются как завитые, сельский франт, закричал с дальнего конца:
– Вешать мерзавцев!
Котовский - к делу: но где же Антонов сам? Без него у нас вряд ли выйдет.
Матюхин:
– Пока не найдём. Говорят, контужен в последней рубке, лечится. Но всех тамбовцев поднимем и мы, опять.
И план его ближний: напасть на концлагерь под Рассказовом, куда согнали и вымаривают повстанческие семьи. Это - первое наше дело.
Котовский - согласен.
Котовский - сигнал?..
И - разом котовцы вырвали с бёдер кто маузер громадный, кто наган и стали палить через стол в СОЮЗНИКОВ.
Грохот в избе, дым, гарь, вопленные крики баб. Один за другим матюхинцы валились кто грудью на снедь, на стол, кто боком на соседа, кто со скамейки назад, в опрокид.
Упала лампа на столе, керосин по клеёнке, огонь по ней.
Этот лихой, зоркий, с угла - успел отстреляться дважды - и двух котовцев наповал. Тут и его - саблей напрочь голову со вскрученными усами, - так и полетела на пол, и алая - хлынула из шеи на пол, и кругом.
Эктов не вскочил, окаменел. Хоть бы - и его поскорей, хоть из нагана, хоть саблей.
А котовцы выбегали из избы - захватывать переполошенную, ещё не понявшую матюхинскую там, снаружи, охрану.
А уже конные котовцы гнали на другой конец села - рубить и стрелять матюхинцев - во дворах, в избах, в постелях - не дать им сесть на коней.
Кто успевал - ускакивал к ночному лесу.
* НА КРАЯХ *
1
Ёрка Жуков, сын крестьянский, с 7 лет поспевал с граблями на сенокосе, дальше - больше в родительское хозяйство, в помощь, но и три года церковно-приходской кончил, - потом его отдали в саму Москву к дальнему богатому родственнику, скорняку, мальчиком-учеником. Там он и рос - и в прислуге, и в погонках, и в работе - и так, помалу, определился к скорняжному делу. (Кончив учение - снялся в чёрном костюме чужом и в атласном галстуке, послал в деревню: "мастер-скорняк"!)
Но началась германская война, и в 15-м году, когда исполнилось Ёрке 19 лет, - призвали его, и, хотя не рослый, но крепкий, широкоплечий, отобран был в кавалерию, в драгунский эскадрон. Стал учиться конному делу, с хорошей выпрямкой. Через полгода возвысился в учебную команду, кончил её младшим унтером - и с августа 16-го в драгунском полку попал на фронт. Но через два месяца контузило его от австрийского снаряда; госпиталь. Дальше стал Жуков председатель эскадронного комитета в запасном полку - да уже на фронт больше и не попадал. В конце Семнадцатого сами они свой эскадрон распустили: роздали каждому законную справку чин чином, и оружие каждый своё бери, коли хошь, - и айда по домам.