Два раза в одну реку
Шрифт:
– А что за поручик Голицын? – спросил Росляков. – Или это просто поэтический образ?
– Константин Голицын, поручик – очень приятный молодой человек. Не знаю, жив ли. А песню написал генерал Гончаренко, но он на Украину ушел. Меня ранили, возможности скрыться не было. Не знаю, кого благодарить, но переодели меня, раненного под Таганрогом, в матросскую форму – это и спасло…
Стоять под дверью и слышать чужой разговор было верхом неприличия; Вера давно бы уже зашла, но боялась предстать перед мужчинами со счастливым лицом. А она улыбается с самого утра и даже по городу шла, радуясь тому, что светит солнышко, бегают мальчишки – продавцы газет, поют канарейки в клетках, выставленных на подоконниках растворенных
Вечером, когда погасили электричество, уже лежа в постели, Вера вдруг поняла, что не может заснуть. Ей хотелось лежать и думать о своей любви, мечтать о нем, который совсем рядом, через комнату от нее, – человек, которого она любит уже давно, с той поры, когда впервые увидела в Царском Селе высокого и улыбающегося юнкера, приехавшего к ним в дом вместе с родителями… Для чего его привезли тогда на детский праздник? Алексей был уже почти взрослым. И все-таки он поцеловал ей руку и сказал, что ослеплен ее красотой. Это был первый комплимент в ее жизни: именно тогда Вера и полюбила его, даже не понимала, что это любовь. Но уже знала, что это навсегда.
И тогда она встала с кровати, набросила на плечи чужой мужской халат, который ей выделил камергер, взяла свечу и вышла в коридор. Вышла так стремительно, что пламя качнулось и едва не погасло, но тут же фитиль вспыхнул снова. Вера подошла к его двери и постучала. Дверь не сразу, но распахнулась, на пороге стоял растерянный молодой князь Долгоруков.
– Не осуждайте меня, – произнесла Вера, – но я не могу жить без вас.
Алексей пропустил ее в едва освещенный двумя догорающими свечами кабинет.
– Проходите, мне давно уже есть что вам сказать.
Долгоруков взял свечу из ее руки, и тогда Вера обхватила его шею двумя руками, прижалась и шепнула, готовая расплакаться от своей любви и решимости:
– Не бросайте меня, пожалуйста. У меня, кроме вас, никого нет на свете.
Свеча догорала, и было далеко за полночь. Где-то далеко, вероятно, в кабинете хозяина, один раз ударили часы, отмечая половину какого-то часа, но только какого – непонятно, но это было уже неважно. Произошло то, что должно было произойти. Вера мечтала стать его женой и стала ей. И теперь Алексей целовал ее руки и плечи, говорил, что когда с простреленной грудью лежал в чужом таганрогском сарае и ему казалось, что он умирает, то страдал он не от боли или голода, а от одного страха – не увидеть ее никогда больше. И она целовала темное пятно шрама на его груди, гладила его голову… А потом вдруг за окном в темном Таврическом саду зазвучала гармошка и чей-то пьяный голос заорал:
Где-то в палатке, забрызганной кровью,Матросы рядами сидят.Там на руках у сестры помираетКрасный балтийский моряк…Потрескивала свеча, поставленная не на подсвечник, а в серебряную пепельницу. Бледный свет плясал по стенам, отражался в стеклах старых фотографий, вставленных в деревянные рамки. На этих снимках были незнакомые люди, счастливые от того, что не дожили до этих окаянных дней.
Не плачь ты, сестрица, не плачь ты, родная,не надо так громко рыдать.Нас еще много, аж целая рота,И каждый готов помирать…Гармошка звучала весело, и голос, оравший в Таврическом саду, был переполнен радостью.
Глава четвертая
Все-таки утром в понедельник Лена решила позвонить Труханову. Знала, конечно, что этого делать нельзя. За завтраком она долго смотрела
Думать об этом было противно и стыдно, но денег взять неоткуда, а потому Лена все равно позвонила Труханову.
Выпрашивать деньги сразу не планировала, но Саша опередил:
– Если ты по поводу спонсорства, то не рассчитывай. Банк теперь денег не даст. У нас сменилась рекламная стратегия. Рекламы больше заказывать не будем. Так что наш логотип со своего парафойла можешь убрать. Мой совет: поищи другой банк или крупную компанию вроде «Газпрома» – для них десять или пятнадцать тысяч баксов не деньги. А ты к тому же очень симпатичная.
Это прозвучало грубо, словно Труханов выталкивал ее на панель.
Лена хотела уже попрощаться, но Саша вдруг предложил:
– Давай все-таки встретимся и обсудим. Много денег не обещаю. Но треть смогу собрать. Но это будут личные средства. Да и с управляющим могу поговорить на предмет предоставления кредита, ведь тебе нужно будет уже семь или десять тысяч. В крайнем случае даст кредит под небольшой процент. А выиграешь, легко рассчитаешься. Ты вообще же сможешь победить?
– Могу, конечно, – согласилась Лена, – во фристайле – скорее всего, буду в призах. А в гонках на время вряд ли: не все от мастерства зависит – у соперников каждый раз новое оснащение, все лучше и лучше. А я третий год свое латаю.
– Сколько за победу обещают?
– За первое место в общем зачете – пятьдесят тысяч, за второе – сорок, за третье – тридцать. Все попавшие в первую шестерку получают право участвовать в следующем турнире бесплатно. А победитель еще и может рассчитывать на рекламный контракт от производителей оборудования для кайтинга.
– Ну вот, – обрадовался Труханов, – будет чем кредит выплатить… В крайнем случае можно заложить квартиру. А еще лучше – обменяешь свою на меньшую. У тебя ведь после папы остались шикарные адмиральские апартаменты – считай, почти в самом центре. А у меня на примете есть двушка на Васильевском. Очень приличный дом, до Финского залива рукой подать. Тысяч или даже сорок тысяч долларов запросто получишь в качестве разницы в стоимости.
– Нет! – решительно отказалась Лена.
– Ну я все же приеду?
– А зачем? Ты же мне посоветовал дружить с другим спонсором.
Разговор был закончен. Лена сбросила вызов, злясь на себя за этот звонок.
Мобильный затренькал снова. И опять это был Труханов.
– Не хочешь менять квартиру, – сказал он с проникновенным сочувствием в голосе, – заложи свой катер. А лучше – продай. Я у тебя его куплю за те же тридцать тысяч. В конце концов, будем вместе выходить в море.
– Это папин катер! – не выдержала Самохина. – Квартира тоже папина! Ничего менять или продавать я не собираюсь!