Два товарища
Шрифт:
— Полищук? — На угрюмом лице Михайлюка впервые отразилось удивление. — Постой… не тот ли, что с хутора? Неужто вернулся? Что-то я его не видел.
— И не увидишь, — сказал Семенцов.
Михайлюк повернул ухо к двери, прислушался и, стуча костылями, быстро вышел.
Семенцов и Костя остались одни. Семенцов сидел, крепко обхватив руками колени, и что-то соображал. Костя с надеждой смотрел на него. В глазах Кости этот человек способен был на все, даже спасти комиссара.
Вдруг с улицы донесся громкий окрик:
— С
— Да бог с вами, — степенно отвечал Михайлюк.
— Я за тобой давно присматриваю, — продолжал первый голос. — Думаешь, не знаю, что ты за птица? А ну поворачивай оглобли!
Послышались шаги возле калитки, потом во дворе. Не оставалось сомнений: кто-то задержал Михайлюка и шел сюда. Семенцов сдвинул в сторону сундук, под которым был ход в подпол, погасил лампочку, столкнул Костю в подпол, а сам шагнул к двери, нащупывая в кармане наган. Шаги приближались. Он приоткрыл дверь в сени, недоумевая, почему сцепился Михайлюк с этим крикуном. Или тот караулил под домом?
— Пожалуйте, окажите уважение, — говорил между тем Михайлюк, все повышая голос, очевидно, чтобы предупредить Семенцова. — Погода собачья, и служба ваша, правду сказать, тоже… собачья.
— Что-о? В морду захотел? Отворяй, хромой черт!
— Так смотрите… не оступитесь, — уже не скрывая насмешки, ответил Михайлюк и толкнул костылем дверь.
Семенцов отступил за дверь, готовый встретить неизвестного, с которым, видимо, не без умысла так дерзко разговаривал Михайлюк.
Дверь шумно распахнулась. В комнату вошли двое. Михайлюк, чуть задев Семенцова плечом, но не подав виду, принялся шарить по столу, разыскивая спички и бормоча: «Сей момент… извиняюсь». Неожиданно он повернулся, костыль скрипнул в его руках, послышался удар.
— Хватай его! — крикнул Михайлюк, зная, что Семенцов здесь.
И не успел спутник Михайлюка опомниться от удара костылем, как железные руки Семенцова нашли его в темноте и сдавили его горло, а Михайлюк забил ему рот тряпкой.
После этого Семенцов повалил его на пол и связал, а Михайлюк, прыгая на одном костыле, отыскал спички и зажег лампу. Теперь Семенцов и Костя, высунувший голову из подпола, могли разглядеть, кого послал им бог. Это был Данила Галаган, полицай, собственной персоной.
Пока он приходил в себя, Михайлюк рассказал, как все случилось:
— Только я вышел за калитку, вижу — кто-то под окнами стоит. «Ага, думаю, вон ты где!» Его в чине повысили, он и старается. «Стой! — кричит. — Я за тобой давно присматриваю, тля безногая!» Это он мне. А я, конечно, шапку долой и поздравляю с чином, все как положено. Куда там! С кулаками лезет: «Кого прячешь! Сусмайнилэ!» Это по-румынски «руки вверх!» Ну, я иду, конечно, а сам прикидываю: стоящее это дело или не стоящее? Может, самого спросим? — кивнул Михайлюк на Галагана, который уже пришел в себя и дико смотрел то на хозяина, то на Семенцова.
Костя вылез из подпола и встал у стены. Семенцов приказал ему завесить окно поплотнее и, предупредив Галагана, что прострелит его паршивую башку, если тот пикнет, приступил к допросу. Кляп был вынут. Галаган увидел направленный на него наган и начал послушно выкладывать все, что знал об интересовавшем Семенцова складе: там, в амбаре Рыбаксоюза, хранится большой запас тола, потому и поставлен караул.
В надежде задобрить Семенцова Галаган, сверх того, признался, что слышал от офицеров, квартирующих в его доме: за городом спешно возводится новая пристань, здесь будет перевалочный пункт, отсюда боеприпасы, техника, продовольствие должны следовать к фронту морем…
«Так вот что имел в виду комиссар своей запиской: пристань и склад!» Но Семенцов ничем не выдал своих мыслей.
— А товарища Аносова кто выдал? — спросил Михайлюк, делавшийся все мрачнее, по мере того как выяснилось значение показаний Галагана. «Проглядел я… а еще уговаривал комиссара: дай срок, узнаю. Сам прозевал и его не удержал… Эх, Трофим!» Эта мысль точила его, не давала покоя. Но голос его звучал ровно, когда он вторично спросил: — Аносова кто выдал?
— Не знаю, святой крест, не знаю!
— А Шевелевича и его жинку? А старого Гриценко, его сын на фронте… Вспомни, вспомни, Данила Тимофеевич, — продолжал Михайлюк с невозмутимостью, казавшейся теперь ужасной.
— Не я, не я, — затрясся Галаган. — Мое дело сполнять…
— А нашего товарища Аносова кто выдал? — допытывался тем же ровным, невыразимо страшным голосом Михайлюк. — Он твою дочку учил, сына учил, в люди их вывел…
— То… то Полищук, — пролепетал через силу Галаган.
— Аносов в подвале гестапо?
— В подвале.
— Скоро?
Галаган от страха не сразу понял, о чем его спрашивают, а поняв, сказал:
— Завтра.
Семенцов молчал во время этого диалога. При последних словах Галагана он быстро приставил наган к его голове:
— Врешь, чертов сын!
Галаган побожился, что сегодня был отдан приказ поставить наутро виселицу на площади.
Теперь замолчали все.
Михайлюк тяжело опустился на табурет. Семенцов не сводил с Галагана ястребиных бешеных глаз. Костя ежился у стены, его била лихорадка.
Некоторое время никто не произносил ни слова. Потом Семенцов спросил, видел ли Галаган, кто подобрал шляпу Аносова, и услышал ответ: «Полищук». Семенцов переглянулся с Михайлюком. Больше Галаган не был им нужен. Ему опять забили рот кляпом, впихнули в мешок, который нашелся у Михайлюка, и вытащили во двор, а со двора, оврагом, вниз, к берегу моря.
Было темно, тихо, лишь издали доносились звуки губной гармоники, на которой играл по вечерам румынский ветеринар, живший у старухи просвирни.