Два вампира (сборник)
Шрифт:
— Но... Но что же произошло потом? Каким образом книги оказались вне гроба? Или у тебя хранятся их копии? Ты говоришь о...
— Нет-нет, в моем распоряжении подлинники, все двенадцать оригиналов. Я совершенно случайно обнаружил и копии — довольно грубые, сделанные по просьбе Элинор, родственницы и наперсницы Бланш. Однако, насколько мне известно, копирование было прекращено. Осталось только двенадцать книг. Каким образом они оказались не под землей, я понятия не имею — могу только догадываться.
— И каково же твое предположение?
— Думаю, что ночью Бланш вместе с другими женщинами выкопала тело и достала книги
— Ты считаешь, они могли отважиться на такое?
— Почти уверен. Я словно воочию вижу, как при свете свечей пятеро женщин копают землю. А тебе разве трудно представить такое?
— Да.
— Я не сомневаюсь, что они могли сделать это, потому что чувствовали то же, что и я. Они ценили красоту и совершенство этих книг. Лестат, они отлично понимали, что книги Винкена — истинные сокровища. Такова сила увлечения, такова сила любви. Трудно сказать, быть может, им хотелось оставить себе на память и кости Винкена. Допустим, одна из них взяла бедренную кость, другая — палец или... Ах, впрочем, этого я не знаю.
Я вдруг отчетливо представил себе всю картину, и она вызвала во мне непреодолимое отвращение, а главное — заставила вспомнить о том, как я сам отрезал кухонным ножом руки Роджера, а потом упаковал их в пластиковый пакет и затолкал в кучу хлама. А теперь передо мной опять были те же руки, точнее, их призрачное воплощение. Они постоянно находились в движении — то поглаживали край стеклянного бокала, то нервно постукивали по стойке бара.
— Как далеко в прошлое удалось тебе проследить судьбу этих книг? — спросил я.
— Очень недалеко. Но в моем бизнесе — я имею в виду торговлю антиквариатом — такое случается нередко. Книги обнаруживались по одной, изредка по две. Некоторые перешли ко мне из частных коллекций, две — из музеев, разрушенных бомбежками во время войн. Пара из них досталась мне практически даром. В отличие от других, я хорошо знал, что они собой представляют, и, как эксперту в данной области, мне достаточно было одного взгляда, чтобы немедленно обнаружить их среди множества других вицей. Как ты можешь догадаться, я давал задание своим агентам повсюду искать средневековые рукописи. Лестат, ты просто обязан спасти и сохранить мои сокровища! Ты не имеешь права допустить, чтобы Винкен вновь ушел в небытие. Я оставляю тебе свое наследие.
— Похоже, это действительно так. Но что я, скажи на милость, смогу с ним сделать без участия Доры?
— Дора еще слишком молода. Со временем она изменит свое мнение. Знаешь, меня по-прежнему не оставляет надежда, что в моей коллекции... Забудем сейчас о Винкене, ибо я говорю не о нем. Я надеюсь, что в моей коллекции среди множества статуй и других реликвий найдется какой-то один артефакт, который поможет Доре в создании ее новой церкви. Скажи, можешь ли ты определить ценность того, что видел в той квартире? Способен ли ты вынести верное суждение? Твоя задача — убедить Дору в необходимости еще раз внимательно рассмотреть эти вещи, прикоснуться к ним, почувствовать их запах. Ты должен заставить ее в полной мере осознать, что все они отражают стремление человечества к познанию истины, то есть их создателей мучили те же вопросы, что и ее. Пока еще она этого не понимает.
— Но ты говорил, что Дору никогда не интересовала ни живопись,
— Сделай так, чтобы они стали ей интересны.
— Я? Каким образом? Послушай, я, конечно, могу сохранить все это. Но как мне заставить Дору полюбить то или иное произведение искусства? Удивляюсь, что тебе вообще пришла в голову подобная мысль. Я имею в виду мою встречу с Дорой и какие-либо отношения между мной и твоей драгоценной доченькой.
— Ты полюбишь мою дочь,— тихо прошептал он.
— Прости, я не расслышал. Что ты сказал?
— Найди для нее в моей коллекции что-нибудь поистине чудесное.
— Туринскую плащаницу?
— Молодец! Это именно то, что нужно! Да, найди что-нибудь, равное ей по ценности, нечто такое, что заставит Дору изменить свое мнение, нечто такое, что отыскал и сохранил для нее я, ее отец, и что действительно может оказаться для нее полезным.
— Знаешь, ты и мертвый такой же ненормальный, каким был при жизни. Неужели ты и теперь не перестанешь мошенничать и все еще надеешься с помощью куска мрамора или обрывка пергамента купить себе спасение души и вечное блаженство? Или ты и вправду веришь, что собрал коллекцию настоящих святынь?
— Естественно, я верю, что моя коллекция — это собрание святынь. Фактически только в это я и продолжаю верить.
— Ты меня поражаешь до глубины души.
— Именно поэтому ты и убил меня там, среди моих сокровищ. Ладно, нам надо поторопиться. Неизвестно, сколько нам отпущено времени. Вернемся к главной теме: к Доре. Твой главный козырь в этой ситуации — это ее амбиции.
Ей хотелось получить здание монастыря в полное распоряжение, чтобы разместить там своих женщин-миссионерок, сторонниц ее ордена, которые, конечно же, должны проповедовать любовь с не меньшей страстью и внутренним огнем, чем это делали все миссионеры — их предшественники. Она намеревается посылать их в самые бедные районы, в гетто и рабочие кварталы, чтобы они разглагольствовали там о необходимости создания своего рода движения за всеобщую любовь. Причем это движение должно, по ее мнению, возникнуть в недрах народа, а затем постепенно подниматься все выше и выше, к самым вершинам власти. И тогда с несправедливостью в мире будет покончено навсегда.
— А чем эти женщины будут отличаться от других миссионеров, от сторонников иных орденов — от францисканцев, скажем, или иных проповедников?
— Прежде всего тем, что они женщины, женщины-проповедницы. Монахини всегда были сестрами милосердия,, учили детей или вели- затворническую жизнь в монастырях и неустанно возносили молитвы Богу — истошно блеяли хором, как и положено овцам Господним. А ее женщины должны становиться учеными богословами, церковными ораторами. Их задача — передать слушателям собственную страсть, жар души, они будут обращаться к несчастным, нищим, обездоленным женщинам и помогать им изменить окружающий мир.
— Феминистские взгляды вперемешку с религиозным рвением.
— Из этого могло что-то получиться. Во всяком случае, шансов на это было не меньше, чем у любого другого подобного начинания. Кто знает, почему в четырнадцатом столетии, например, один монах сошел с ума, а другой стал святым? А у Доры есть подход к людям, она знает, как научить их думать. Впрочем, не мне судить. Ты должен разобраться во всем и найти выход из положения.
— Ну да. А тем временем заодно и спасти церковные украшения,— хмыкнул я.