Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)
Шрифт:
Первые приветствия, которыми обменялись старые друзья, были несколько натянутыми — именно потому, быть может, что каждый старался вложить в свои слова побольше чувства. Пирушка началась довольно вяло. Видно было, что д’Артаньян принуждает себя смеяться, Атос — пить, Арамис — рассказывать, а Портос — молчать. Атос первый заметил общую неловкость и приказал, в качестве верного средства, подать четыре бутылки шампанского.
Когда он, со свойственным ему спокойствием, отдал это приказание, лицо гасконца сразу прояснилось, а морщины на лбу Портоса разгладились. Арамис удивился. Он знал, что Атос не только не пьет больше, но чувствует почти отвращение к вину.
Его удивление еще более увеличилось, когда он увидел, что Атос налил себе полный стакан вина и выпил его залпом, как в былые времена. Д’Артаньян сразу же наполнил и опрокинул свой стакан. Портос и Арамис чокнулись. Бутылки мигом опустели. Казалось, собеседники спешили отделаться от всяких задних мыслей.
В одно мгновение это великолепное средство рассеяло последнее облачко, которое еще омрачало их сердца. Четыре приятеля сразу стали говорить громче, перебивая друг друга, и расположились за столом, как кому казалось удобнее. Вскоре — вещь неслыханная! — Арамис расстегнул два крючка своего камзола. Увидев это, Портос расстегнул на своем все до последнего.
Сражения, дальние поездки, полученные и нанесенные удары были вначале главной темой разговоров. Затем заговорили о глухой борьбе, которую им некогда приходилось вести против того, кого они называли теперь «великим кардиналом».
— Честное слово, — воскликнул, смеясь, Арамис, — мне кажется, мы довольно уже хвалили покойников. Позлословим теперь немного насчет живых. Мне бы хотелось посплетничать о Мазарини. Разрешите?
— Конечно, — вскричал д’Артаньян со смехом, — расскажите! Я первый буду аплодировать, если ваш рассказ окажется забавным.
— Мазарини, — начал Арамис, — предложил одному вельможе, союза с которым он домогался, прислать письменные условия, на которых тот готов сделать ему честь вступить с ним в соглашение. Вельможа, который не имел большой охоты договариваться с этим пустомелей, тем не менее скрепя сердце написал свои условия и послал их Мазарини. В числе этих условий было три, не понравившиеся последнему, и он предложил принцу за десять тысяч экю отказаться от них.
— Ого! — вскричали трое друзей. — Это не слишком-то щедро, и он мог не бояться, что его поймают на слове. Что же сделал вельможа?
— Он тотчас же послал Мазарини пятьдесят тысяч ливров с просьбой никогда больше не писать ему и предложил дать еще двадцать тысяч, если Мазарини обяжется никогда с ним не разговаривать.
— Что же Мазарини? Рассердился? — спросил Атос.
— Приказал отколотить посланного? — спросил Портос.
— Взял деньги? — спросил д’Артаньян.
— Вы угадали, д’Артаньян, — сказал Арамис.
Все залились таким громким смехом, что явился хозяин гостиницы и спросил, не надо ли им чего-нибудь. Он думал, что они дерутся. Наконец общее веселье стихло.
— Разрешите пройтись насчет де Бофора? — спросил д’Артаньян. — Мне ужасно хочется.
— Пожалуйста, — ответил Арамис, великолепно знавший, что хитрый и смелый гасконец никогда ни в чем не уступит ни шагу.
— А вы, Атос, разрешите?
— Клянусь честью дворянина, мы посмеемся, если ваш анекдот забавен.
— Я начинаю. Господин де Бофор, беседуя с одним из друзей принца Конде, сказал, что после размолвки Мазарини с парламентом у него вышло столкновение с Шавиньи и что, зная привязанность последнего к новому кардиналу, он, Бофор, близкий по своим взглядам к старому кардиналу, основательно оттузил Шавиньи. Собеседник, зная, что Бофор горяч на руку, не очень удивился и поспешил передать этот рассказ принцу. История получила огласку, и все отвернулись от Шавиньи. Тот тщетно пытался выяснить причину такой к себе холодности, пока наконец кто-то не решился рассказать ему, как поразило всех то, что он позволил Бофору оттузить себя, хотя тот и был принцем. «А кто сказал, что Бофор поколотил меня?» — спросил Шавиньи. «Он сам», — был ответ. Доискались источника слуха, и лицо, с которым беседовал Бофор, подтвердило под честным словом подлинность этих слов. Шавиньи, в отчаянии от такой клеветы и ничего не понимая, объявляет друзьям, что он скорее умрет, чем снесет это оскорбление. Он посылает двух секундантов к принцу спросить того, действительно ли он сказал, что оттузил Шавиньи. «Сказал и готов повторить еще раз, потому что это правда», — отвечал принц. «Монсеньор, — сказал один из секундантов, — позвольте заметить вашему высочеству, что побои, нанесенные дворянину, одинаково позорны как для того, кто их получает, так и для того, кто их наносит. Людовик Тринадцатый не хотел, чтобы ему прислуживали дворяне, желая сохранить право бить своих лакеев». — «Но, — удивленно спросил Бофор, — кому были нанесены побои и кто говорит об ударах?» — «Но ведь вы сами, монсеньор, заявляете, что побили…» — «Кого?» — «Шавиньи». — «Я?» — «Разве вы не сказали, что оттузили его?» — «Сказал». — «Ну а он отрицает это». — «Вот еще! Я его изрядно оттузил. И вот мои собственные слова, — сказал герцог де Бофор со своей обычной важностью: — Шавиньи, вы заслуживаете глубочайшего порицания за помощь, оказываемую вами такому пройдохе, как Мазарини. Вы…» — «А, монсеньор, — вскричал секундант, — теперь я понимаю: вы хотели сказать — отделал?» — «Оттузил, отделал, не все ли равно, — разве это не одно и то же? Все эти ваши сочинители слов ужасные педанты».
Друзья много смеялись над филологической ошибкой Бофора, словесные промахи которого были так часты, что вошли в поговорку.
Было решено, что партийные пристрастия раз и навсегда изгоняются из дружеских сборищ и что д’Артаньян и Портос смогут вволю высмеивать принцев, с тем что Атосу и Арамису будет дано право, в свою очередь, честить Мазарини.
— Право, господа, — сказал д’Артаньян, обращаясь к Арамису и Атосу, — вы имеете полное основание недолюбливать Мазарини, потому что, клянусь вам, и он, со своей стороны, вас не особенно жалует.
— В самом деле? — сказал Атос. — Ах, если бы мне сказали, что этот мошенник знает меня по имени, то я попросил бы перекрестить меня заново, чтобы меня не заподозрили в знакомстве с ним.
— Он не знает вас по имени, но знает по вашим делам. Ему известно, что какие-то два дворянина принимали деятельное участие в побеге Бофора, и он велел разыскать их, ручаюсь вам в этом.
— Кому велел разыскать?
— Мне.
— Вам?
— Да, еще сегодня утром он прислал за мной, чтобы спросить, не разузнал ли я что-нибудь.
— Об этих дворянах?
— Да.
— И что же вы ему ответили?
— Что я пока еще ничего не узнал, но зато собираюсь обедать с двумя лицами, которые могут мне кое-что сообщить.
— Так и сказали? — воскликнул Портос, и все его широкое лицо расплылось в улыбке. — Браво! И вам ничуточки не страшно, Атос?
— Нет, — отвечал Атос. — Я боюсь не розысков Мазарини.
— Чего же вы боитесь? Скажите, — спросил Арамис.
— Ничего, по крайней мере в настоящее время.
— А в прошлом? — спросил Портос.
— А в прошлом — это другое дело, — произнес Атос со вздохом. — В прошлом и будущем.
— Вы боитесь за вашего юного Рауля? — спросил Арамис.
— Полно! — воскликнул д’Артаньян. — В первом деле никто не гибнет.
— Ни во втором, — сказал Арамис.
— Ни в третьем, — добавил Портос. — Впрочем, даже убитые иной раз воскресают: доказательство — наше присутствие здесь.