Дваждырожденные

Так гласят древние легенды, созданные задолго до того, как у людей появилась письменность и затмились взоры сердец. Но, подобно горной вершине, сияет людям через мрак забвения неугасимый источник мудрости священных откровений — Махабхарата. Он открыт для всех, кто жаждет прикоснуться к пронесенному бесчисленными поколениями индусов огню человеческих исканий.

…Месяц Индии развернут острыми концами вверх, напоминая то ли рога священной коровы, то ли лодку в волнах бескрайнего океана. Его лучи смели мрак с моего пути, загнав ночные тени в заросли кустарника, полные шорохов, шелеста, стрекота цикад. Долина меж холмами тянулась к звездному небу простертыми руками пальм, узловатыми пальцами кустарника, миллиардами травинок, поднявшимися, как шерсть на загривке встревоженного зверя. Тревога едва уловимым комариным писком звучала в отдаленных уголках моего сознания, но мерцающая лента тропинки приковывала взгляд, наполняя сердце смиренной уверенностью, что никакая опасность не пресечет моего пути. Шаги были легки и бесшумны, как в детском сне, исполненном полетов и ожиданий…

Уже пять месяцев я странствую по Индии: студент на практике, сорвавшийся с поводка послушания и здравого смысла. Бескрайняя страна перевернула мой мир, растворив границы реальности, перевернув основы представлений о предназначении моей жизни.

Где-то за тысячи километров привычно текла река обыденной жизни. Но течение времени все дальше уносило мысли от берегов воспоминаний. Никогда я не чувствовал себя таким одиноким и открытым небу, как в ту ночь на юге Индии.

Тропинка вползла в оазис, и прямо над моей головой ажурными легкими капителями колонн закачались кроны пальм. Меж ними свободно скользил лунный ветер.

Внезапно — хотя я и ожидал этого каждую ми-нуту — из тьмы выдвинулась пирамида храма, словно вырезанная на черном небе. Луч желтого света пробежал из раскрытого входа к моим ногам. В светлом проеме появился брахман в длинной просторной одежде. Он приветствовал меня, согласно ритуалу сведя ладони перед грудью, и предложил следовать за ним.

В храм входят босиком. Я ступил на прохладный каменный пол, и тревожный простор ночи остался у меня за спиной. Жаркий оранжевый свет дробился, плыл, отражаясь в полированной бронзе светильников, культовой посуде, статуях богов. Кружил голову густой сладковатый запах сандаловых благовоний, масла, кокосового молока для жертвенных подношений.

Шлепая босыми ступнями, к брахману приблизились старухи в красно-желтых сари. Блики света пышно расцвели на тяжелых золотых серьгах, оттягивающих коричневые мочки ушей почти до морщинистой кожи ключиц. Благоговейно склонившись в низком поклоне перед брахманом, эти живые тени минувшего отошли, растворились в черных тенях за колоннами.

Ни ветерка, ни звука не проникало сквозь могучие каменные стены. Здесь, под сводами храма, дремало время, не тронутое людской суетой. Золотое лучистое сияние пронизывало воздух, замерший неподвижно, как вода в горном озере.

Образы внешнего мира зыбились и текли, как музыка, в благоухании и живом свете маслянных ламп. Вещественности в происходящем было не более, чем в зыбкой сандаловой дымке, поднимающейся из бронзовых курильниц.

Брахман кивком головы увлек меня за собой через узкую дверь в глубь храма, где располагалась маленькая келья. Мерцающий свет доходил сюда лишь, как далекое эхо лучистого изобилия главного зала. Мои глаза понемногу привыкали к синему мраку, различая низко нависшие своды каменного потолка, стены, украшенные выпуклым незамысловатым орнаментом. Сколько лет храму? На миг мне представилось, что этих стен не касались руки каменотесов. Храм, словно скала, был выжат из недр земли могучим сдвигом тектонических плит, сохранив в себе память и аромат молодого мира.

Усевшись на шкуру леопарда, брахман жестом указал мне место напротив. И я впервые услышал о древнем знании, хранящемся в священных книгах индусов, о вечном зерне человеческого духа, переходящем из воплощения в воплощение, о законе кармы, гласящем, что последствия поступков и мыслей следуют за человеком через границу жизни и смерти, не подвластные ни воле богов, ни помыслам людей. Я узнал, что ткань мира может быть постигнута не привычными органами чувств, а чакрами — нервными центрами нашего тела, способными перерабатывать тонкие энергии, превращая их в энергию психическую, подвластную воле.

А потом пришло время посвящения…

Даже если б я не был связан обетом молчания, то и тогда, наверное, оказался бы бессилен передать словами секрет пробуждения тонких огненных сил, несущих сердцу прозрение. До сих пор меня преследует эта затаенная нетелесная боль утраченных возможностей.

Я чувствую себя увечным, бессильным даже перевести на современный язык чувства, испытанные мною. Все ли пласты нашего сознания могут быть описаны словами? Может быть в эти минуты какой-нибудь великий музыкант, уже чувствуя счастливую муку прозрения, садится играть ту самую небесную, недостижимую мелодию, которая войдет в мое сердце легко и свободно, словно дыхание. И тогда сердце вспомнит о брахме и про-зреет.

Увы, и сам понимаю, насколько мало подобные описания подходят для передачи сути духовных переживаний. Но на этом пути нужен Учитель, а не ритуал. Поэтому, рассказывая, что я чувствовал, не буду утомлять вас описанием того, как это достигалось. Поверьте, что страданий душевных и физических, которыми каждый человек на земле отмечает начальные и конечные мгновения своей жизни, там было достаточно.

Только в обряде посвящения все было наоборот: смерть предшествовала рождению, и смерть была страшной. Свет ушел из мира. Немота мрака воцарилась в сознании. Исчезло ощущение тела, душа лишилась всех оболочек, и в ней затухал, опадая, огонь чувств, гасли мысли, стягиваясь в одну светящуюся точку последнего уголька в костре. Но если осталась только искра, то где сохранилась ясная память об уютной надежности материнского чрева храма и смятение, экстаз нового рождения, боль и жгучий восторг перехода из небытия в бытие, от немыслия — к первой вспышке постижения мира.

Свет шел откуда-то справа и сверху. Длинные, почти прозрачные лучи, проникающие под доспехи плоти, несущие легкость и блаженство. Появилось ощущение, будто грудная клетка расширяется, переполняясь изнутри радостной, кипучей , золотой, бесконечной силой.

Свет выплеснулся из сосуда тела, расширяя ощущение моего Я, впервые в жизни отделяя Сущность от формы, и, одновременно, делая границу между Я и окружающим миром размытой, легко преодолимой. Все было Я, и я был во всем.

Потом я вновь ощутил тело, но и оно стало иным. Золотая роза распускала свои лепестки там, где за мгновения до этого трепетало сердце. Свет ожившей розы, словно зажженный светильник, разогнал темноту сознания, осветил гулкий лабиринт внутренних каналов, возвращая острое ощущение жизни каждой клеточке, каждой волосинке.