Две двойки два ноля

– Две двойки два ноля, – Маша бормотала набор цифр, поглаживая Миру по белой пушистой шерстке. Мира была крысой. Обыкновенной лабораторной крысой, предназначением которой было принести пользу человечеству и отбыть в мир иной в кратчайшие сроки.

Но отбывать Мира никуда не собиралась. По Машиным расчетам, крыса должна была прожить положенные ей пару лет. Оставаясь в прекрасном здравии до конца дней своих.

– Что ты там приговариваешь? – в питомник, где Маша пыталась уединиться со своим лучшим экспериментом, вошел мужчина. Костя. Тоже ученый. Вертлявый,

Несмотря на то, что Косте уже стукнуло сорок, никто не называл его по имени-отчеству, или хотя бы Константином. Коллег своих Костик раздражал. Взглядом, который невозможно было поймать, шаркающей походкой и, особенно, дурацкой козлиной бородкой. Но не Машу. Маша вообще мало на что обращала внимания, кроме своих исследований, а Костина борода ее не волновала вовсе.

– Две двойки два ноля, – повторила Маша, возвращая Миру в стеклянный бокс. – Знакомый – как его, ну тот, кто по цифрам будущее предсказывает?

– Нумеролог, – подсказал Костик.

– Да, он. Сказал, что две двойки два ноля станут для меня судьбоносными. И не только для меня, а еще для многих, очень многих людей. А год сейчас как раз две тысячи двадцатый. Две двойки два ноля.

– Ты в это веришь? – Костик демонстративно высоко поднял брови, – Брось, это все мракобесие!

– Неважно, – Маша постучала костяшкой указательного пальца по боксу, где, прищурив красные глазки, старательно умывалась крыса Мира. – Ты посмотри на нее.

Костик подошел поближе. Он смотрел через стекло на упитанного грызуна с гладкой белой шерстью без единого цветного пятнышка и не верил своим глазам.

– Погоди, – сказал Костик, – а это разве не та же, что пару дней назад здесь сидела? Почти лысая, которой только помирать осталось?

– Она, она.

Оторвавшись от Миры, Костик сосредоточился на Маше. С одной стороны, ему очень хотелось уличить Машу во лжи. Потому что увидел он невозможное – то, чего не было и не могло случиться никогда: всего пару дней назад в этом же боксе сидело совершенно больное существо. Измученное дозами опасного для животных препарата. А сейчас – вот эта пышущая здоровьем, чуть ли не лохматая крыса? Решительно невозможно.

С другой стороны… А с другой стороны, Маша вообще была человеком, не способным соврать. Не то что бы ей не хватило бы ума. Ума в их научном центре, не обозначенном ни на одной карте и работающем в глухой сибирской тайге, всем было не занимать. Просто Маше это было ни к чему.

Она не гналась за повышениями. Не строила интриг. Не заводила романы с мужчинами. И не только потому, что заводить эти самые романы было особо не с кем. Кажется, ни о чем таком она даже не задумывалась и была напрочь лишена какой-либо женственности. Больше всего Маша походила на одержимых наукой профессоров из фильмов, только в женском варианте: всегда жиденький беленький хвостик, отсутствие косметики и одни и те же серые брючки при любых обстоятельствах.

Собственно, Маша весьма напоминала своих подопечных белых крыс. И Костик подозревал, что даже если ей об этом сказать – Маша ничуть не обидится. Точнее, вовсе не поймет, на что тут можно обижаться.

– Но ведь этого не может быть, – Костик все же высказал свое недоверие, потому что пауза затянулась и нужно было хоть что-то сказать.

– Может. Помнишь, я тебе рассказывала, что доработала свой давний препарат?

– Который? Тот, который по твоим расчетам должен был лечить от всех болезней? Но это же смешно!

– Костик, видно, ты совсем меня не слушал. – Маша провела рукой по своему бледному лицу так, словно хотела поправить очки. Очки она заменила на линзы еще года три назад, а привычка так и осталась. – Не лечить мой препарат должен был болезни! А воздействовать на иммунитет так, чтобы человек вообще не мог заболеть. А если уже болен – значит, организм его сам справится с любой болезнью. Вообще с любой, даже смертельной. Достаточно одной таблетки, как говорится.

– Слушай, но это же гениально, – прошептал Костик, вплотную приблизив лицо к боксу с цветущей Мирой. – Только на людях сработает ли? Как думаешь?

– Пока рано делать выводы. Сам знаешь, тут пятьдесят на пятьдесят. Или сработает. Или не сработает.

Маша не любила делать прогнозы. Даже оптимистичные. Тем более – оптимистичные. Поэтому она плотно сжала тонкие губы, демонстрируя нежелание обсуждать перспективы своего детища.

– Понимаю, понимаю… Все неопределенно. Но какое открытие, а? – бормотал Костик.

– Только ты, Костик, не рассказывай пока никому, пожалуйста, – попросила Маша.

– Да что ты, что ты. Я могила!

За спинами двух исследователей раздался такой оглушительный грохот, словно кто-то додумался притащить с собой ударную установку и начал на ней играть в самом неподходящем для этого месте. Маша вздрогнула. Более впечатлительный Костик схватился за сердце.

У дверей маячил лаборант Васильич. Уронил он швабру и, полезное, в общем-то, устройство так прогрохотало в полной тишине, что перепугало и Машу, и Костика. И даже самого Васильича, судя по тому, что он начал заикаться, хотя до этого дефектов речи у него замечено не было.

– Ма-ма-ма… Мария Ал-ал-ал…

– Алексеевна, – раздраженно закончил Костик. – Чего хотел-то, Васильич? Перепугал нас до полусмерти!

– Извиняюсь. Я случайно. Марию Алексеевну вызывают. Сам Николай Андреевич, – заикание у Васильича прошло, зато изменился тембр голоса. Приятный баритон мужчины, которому вот-вот должно было исполниться шестьдесят, отчего-то превратился в совершенно мерзкий подростковый фальцет.

Разумеется, Маша не придала никакого значения трансформациям с голосом лаборанта. Просто кивнула и вышла из питомника. К Николаю Андреевичу стоило поспешить. Он был заведующим их конспиративного центра и не терпел не только долгих ожиданий, но и вообще любых нарушений дисциплины. И если ты, например, опоздал, то вынужден был сначала прослушать лекцию минут на тридцать о том, как для ученого важна пунктуальность, и только потом приступать собственно к делам.