Две художественные версии Творения "День" Айги и "Допотопное Евангелие К.Кедрова 1976-1977

е.князева айги и кедров

день айги и до-потоп-ноя ев-ангел-ие кедрова

Автор: Константин Кедров

Две художественные версии истории творения:

стихотворение Г. Айги «Два дня – осознанного солнца»

и поэма К. Кедрова «Допотопное Евангелие»

Объектом для рассмотрения в этой статье стали два текста – Геннадия Айги и Константина Кедрова – написанные ими практически в одно и то же время («Два дня осознанного солнца» - 1977, «Допотопное евангелие» - 1978) и, как нам кажется, воспроизводящие одну и ту же историю – творения мира. Любопытным

показалось и то, что в них скрыто (в случае Айги) или явно (у Кедрова) анаграмма оказалась одним из важнейших средств построения текста и выражения его смысла. В связи с этим представляется важным сопоставительный анализ фонетического «облика» данных произведений.

Стихотворение Айги имеет двучастную композицию, что задано самим заглавием – «Два дня». В первый день СОЛНце – «как Н е С к О Л ь к о С Л О в». Анаграмматзеваической связь слов «иСчеЗАет», «вНЕЗАпно», «ОЗАряет» воспроизводит солярный цикл: то солнце «ЗА» (тучами), то уже «НЕ ЗА» (ними), то «ОЗА» (начальное «О» фиксирует семантику полноты светила). ДЕНь же, который описывается в начале текста, «долгий», застланный «оДНообразнО ЗАмеДЛЕНными» тучами. На стыке процитированных слов возникает буквенное сочетание «ОЗА», что актуализирует полноту в монотонном движении. Кроме того, в том же сочетании «оДНообрАЗНО ЗАмеДЛЕНными» может быть прочитан день как «заноза» - нечто «вонзившееся» (однокоренное слово) в сознание (отсылка к заглавию текста), неизбежно присутствующее и постоянно тревожащее. Эту же семантику подчеркивает анжамбеман. В целом первые три строки гипнотизирует своим звуковым «мерцанием» (о – а): «Солнце - сегодня: то исчезает за тучами долгого дня - однообразно замедленными; /то, пробиваясь внезапно, озаряет наш мир, /словно - с забытого слова - повествование вновь начиная…».

В следующих строках меняется восприятие дня как ощущения на представление о нем как вечно переписывающемся заново первом дне творения: «с забытого СЛОва – повествовАНие вНОвь начиНАя». Знаком смены планов изображения выступает «СЛОвНО»: в нем слышится и «СОЛНце», и «СЛОВО». Выделенная автором ниже явная отсылка к Богу («и Право Его и ВозможНОСть) позволяет выстроить семантический ряд: солнце – слово – Бог. Творение как божественный промысел потому и повторяется раз за разом, что оно «шепот //невНЯтный: ДлЯ НАс» (не случайно здесь имитируется звуковой состав слова «дня»). Если шепот озвучивает интимное пространство общения человека и Бога, то говор при дневном свете даже остается «неуслышанным». Говор - монотонный, нерасчленимый, и поэтому непонятный речевой поток; многоголосый шум. Строка «так проходит – весь день» замыкает композицию рассмотренного фрагмента в «раму».

Интересно, что, подобно «занозе», «вдруг» возникает догадка о наличии «драмы» непонимания Всевышнего. Кроме того, драма (исходя из первоначального значения слова) – «кем-то нашепченное» бремя выбора. Ее описание начинается с вопрошания, имеющего риторический характер («День – то ли мира земного? – значительный или “обычный”?»), и заканчивается утверждением, забранным в скобки, т.к. оно не «для нас», а «в себе»: «(и ДаНо только в и д е т ь ОДНо-НЕиЗменно-ЕДиНое, - немного //догадываясь – о раЗНиЦЕ Их: в Неизменном)». Солнце как олицетворение совершенства вечно, однако оно и «н е с к о л ь к и х с л о в» для стороннего наблюдателя, неспособного прозреть сакральный смысл мира.

Описание его в начале и конце подчиняется закону драматизации и в то же время воспроизводит повествовательную интонацию шекспировских пьес.

Завершается первая часть стихотворения строкой: «День Солнца – о с о з н а н н о г о (в дне суматошном)». Осознанным он оказывается для Бога, для прочих – «суета сует».

Вторая часть начинается с повествования о Солнце-Труженике. В первых строках воспроизводится стилистика горских легенд. Кроме того, возникает аллюзия на стихи Р. Гамзатова (как известно, Гамзатов называл себя поэтом, «воспевающим горы Дагестана»). Интересно, что слово «Дагестан» в переводе на русский язык –

«страна гор».

Айги в своем тексте фиксирует конкретный день и место, что позволяет героям видеть «в непроглядном тумане» работу Солнца. Слова как будто сливаются в протяжный крик за счет использования повтора «а». С помощью паронимии возникает в тексте «эхо» («из каньона СУЛАК» - «КУЛАКАми. Словно…»), настраивающее на другую тональность (на что указывает и семантика слова «кулаками»).

Риторика фраз «Словно - кулаками. Словно – зрящим умом. Мыслью. Ответом. //Так и хотелось сказать: “Солнце-Труженик, Солнце-Рабочий, Солнце-Мыслитель”» отсылает нас к поэтическим лозунгам Маяковского. Герой, взобравшийся на вершину горы (поднявшийся из ущелья), испытывает эйфорию от своей близости к небу. Отсюда и обращение к солнцу как равному.

Повествование ведется в прошедшем времени, т.к. оно уже запечатлено в памяти поэта. Важно, что «о т о м – только так и сказалось». Впечатление осталось неизменным, как и само солнце. Поэт, подобно ему, постоянно совершающему акт творения, рассказ свой «вновь начинает». В последних строках Айги показывает, что «два дня – осознанного солнца» закончились, и Солнце остается самим собой – недоступным для нашего понимания «СамОопредеЛЕНием ЯСНым».

Во всем стихотворении наиболее частотными оказываются звуки Н, С, Д, что подтверждает статистический подсчет. Н употребляется чаще обычного в 1,82 раза, С - 0,87 раза, Д – 0,63 раза. На повторяемости этих согласных строится текст – анаграммируются слова «СолНце» и «ДеНь». Интересно то, что в первой части также доминирующим оказывается звук З (ср. здесь он возникает 14 раз, во второй «день» – всего 3). Это объясняет последняя строка: «День Солнца – о с о з н а н н о г о». В слове «ОСОЗНАНИЕ» скрыто, т.е. находится ЗА ним слово СОЛНЦЕ. Более того, выражается мысль о наличии знания о дне творения. Вторая часть реализует уже другую семантику - самодостаточности солнца, не нуждающегося в постороннем знании о нем.

В поэме Кедрова, в отличие от стихотворения Айги, анаграмма носит локальный характер и, на наш взгляд, напрямую не соотносится с названием. Однако, как и в случае с Айги, повторяющиеся звукобуквенные сочетания актуализируют ключевые слова из словаря поэта. Так, с определенного момента поэмы начинает воспроизводиться фонетический состав слова КРЕСТ.

Стикс стих

скит тих

скат скот

Тоска Ионы (2, 431)

Стих здесь и есть притихший Стикс, строка, вечно возвращающаяся назад. Подтверждением этому служит древнегреческое произнесение буквы Х как «кс», дающее нам слово «Стикс». Вторая строка строится на палиндроме. Скит тоже тих в соответствии с заданным принципом чтения. Четвертая строка возникает в результате анаграммирования третьей строки. Развивается же текст за счет усиления семы замкнутости пространства. Не случайно в подтексте возникает мотив выворачивания. Слово «выворачивание» не эксплицировано, но анаграмматически выражено в строке: «во чреве червленом». Конструкции «ЧРВ»/«ВРЧ» наиболее частотны в поэзии Кедрова (например, «Червь, /вывернувшись наизнанку чревом, /в себя вмещает яблоко и древо»). Здесь:

кит — червь верченый

во чреве скит

червя время —

чрево (2, 431)

Возникают оппозиции пустоты и полноты, поглощения и выворачивания, внутреннего и внешнего. Интересно, что подготавливают появление слова «время» визуально выделенные в брахиколон, создающие напряжение в равновесии слова:

кит

тик

так (2, 431)

Позднее, в связи с актуализацией времени будет обозначена мера: