Две линии судьбы. Когда остановится сердце (сборник)
Шрифт:
— Пойми, ты уже взрослая и моих денег все равно не хватит на то, чтобы тебе дали главную роль… Я имею в виду, что я не в состоянии стать спонсором какого-нибудь фильма, чтобы иметь право ставить условия… Возможно, на будущий год у меня и появятся лишние деньги, которые я смог бы вложить в какой-нибудь кинематографический проект. Но только не сейчас.
— Конечно, ты же купил своей новой жене дом в Испании, откуда же у тебя возьмутся деньги?!
— Во-первых, сейчас дома в Испании подешевели, и эта цена по сравнению со стоимостью фильма просто смехотворна. Во-вторых, не забывай, что только благодаря ее отцу я получил эту строительную фирму… Не знаю, как ты, но я очень благодарен Ксении за все, что они с отцом для нас сделали. Оля, еще раз прошу тебя, одумайся, успокойся. Вот увидишь, пройдет еще немного времени и какой-нибудь режиссер или продюсер,
— Хочешь сказать, что моя мама спала с режиссерами фильмов, в которых она снималась? — Глаза дочери блеснули холодным блеском презрения, и Григорию снова стало не по себе.
— Оля, не передергивай. Ничего такого я не думаю. Твоя мама была очень одаренной актрисой, и многие фильмы снимались именно под нее, ты это прекрасно знаешь. Поэтому ей не надо было спать, как ты выражаешься, ни с кем… Она была звездой.
— Пап, но я ведь — точная ее копия, и играю я не хуже, тогда почему меня не зовут? Не приглашают? Играть в театре — это, конечно, неплохо, но мне никто не даст там главную роль, понимаешь? Никто. Я так и буду там постоянно играть служанок или девушек из толпы. И вообще, в кино-то прославиться легче, согласись. Экран — это такая волшебная вещь… Люди смотрят на тебя, и им кажется, что они тебя знают давно и что ты для них — близкий человек.
Оля вздохнула. Тряхнула своими темными кудрями и подняла на отца ясные карие глаза с черными точками зрачков. Григорий вдруг почувствовал себя как-то нехорошо, словно на него взглянула Людмила, его погибшая жена, — настолько они с дочерью действительно были похожи.
— Приведи в порядок комнату, а заодно и мозги, — посоветовал он ей. — И не переживай так. Вот увидишь, все образуется. И постарайся не зацикливаться на том, что вы с мамой похожи. Не надо. Иди своей дорогой, ищи свои роли и не старайся на нее походить в манере играть…
Он знал, что говорил. Ольга целыми днями смотрела фильмы с участием матери, весьма эмоционально комментировала ее игру, то восхищаясь, то откровенно насмехаясь над отдельными сценами, что выводило его из себя. Словно она и теперь, после смерти матери, продолжает ревновать к ее, как ей тогда казалось, успешной судьбе. Иногда ему так и хотелось ей сказать: «Оля, не оглядывайся на мать, ты же знаешь, как она закончила свою жизнь, поэтому иди вперед и думай только о будущем. И играй так, как чувствуешь ты, а не так, как играла бы твоя мать. Ты — другой человек…»
— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказала Ольга. — Сравниваешь меня с мамой.
И даже эта фраза была произнесена ею ревностно, как если бы между ними продолжала стоять Людмила. На самом же деле дело было не в ревности, а в другом, более опасном чувстве — Оля попросту завидовала матери даже после ее смерти. Ведь фильмы с ее участием шли постоянно то на одном, то на другом канале, да и эта история в Поварове, которая первые месяцы освещалась в прессе едва ли не каждый день, значительно подогрела интерес зрителей к Людмиле Дунай — роковой красавице, успешной актрисе, погибшей при таких странных обстоятельствах…
Григорий и сам не мог понять, как могло случиться, что он, человек больше всего на свете ценящий душевное спокойствие, женился на женщине, с которой по определению не смог бы прожить и дня без того, чтобы не приревновать. Где были его глаза, когда он делал ей, настоящей красавице и студентке кинематографического вуза, предложение? Разве он тогда не мог предвидеть, каким будет этот брак? И что вокруг молодой жены постоянно будут виться мужчины? Звонки, письма, записочки, опасное ожидание на лестнице в надежде получить автограф… Что она будет часто отсутствовать — репетиции, спектакли, съемки, гастроли, вечеринки? Для кого-то это просто голые слова, а для Григория жизнь с Людмилой была настоящей пыткой и наслаждением одновременно. За счастье обладания красивой девушкой ему приходилось расплачиваться постоянно. Иногда, когда она все же проводила вечер дома, готовила ли ужин или просто играла с кошкой, его охватывало чувство настоящей щенячьей радости, и ему, взрослому мужику, хотелось ходить за ней по пятам или не отпускать ее руку, словом, ему просто необходим был физический контакт, словно он подсознательно всегда боялся, что она вырвет эту самую руку и сбежит от него, растворится в толпе поклонников и никогда к нему, обыкновенному парню, не вернется.
Первые годы их брака они снимали комнату на Цветном бульваре, в старом желтом доме с грязноватыми потеками под крышей, вонючими внутренними дворами с живописными помойками. Когда же на свет появилась Оля (Людмила к тому времени уже успела дважды сняться в кино, где играла главные роли — невесту бандита, ловко маскировавшегося под следователя прокуратуры, и молодую жену лесника, борющегося с браконьерами), перебрались в доставшуюся Григорию от бабки двухкомнатную квартиру на Спортивной, рядом с Новодевичьим монастырем. Григорий работал в строительной фирме, прилично, как ему казалось, зарабатывал, Людмила же все свои гонорары откладывала на трехкомнатную квартиру. Тогда это им, еще молодым и полным сил, казалось самым важным — расширить пространство и переселиться поближе к центру. Именно в это время, когда Людмила была особенно хороша и светилась, казалось, любовью к ней миллионов мужчин, ревность Григория жгла его особенно сильно, почти невыносимо, но и в этой своей боли он все еще находил прелесть обладания красивой и желаемой многими мужчинами женой.
После родов решено было взять няню, поскольку предложения сниматься в кино следовали одно за другим и отказываться от работы было просто глупо. И так получилось, что место жены в доме заняла молоденькая хохлушка Танечка, которая и за ребенком присматривала, и обед готовила, и прибиралась в доме, а спустя пару месяцев стала любовницей Григория. Как же она отличалась от Людмилы! Конечно, она была не так красива, но сносно привлекательна. Если Людмила была высокой стройной шатенкой с золотистыми глазами и сумасшедшим носиком-уточкой, который просто завораживал и делал ее лицо особенно нежным и беззащитно-трогательным, то Татьяна имела круглое румяное лицо, крупные, как у коровы, черные глаза, прямой невзрачный нос и тонкие губы. Крашеные желтые волосы, постриженные под каре, были прямые и блестящие. Невысокая, с широкими бедрами и низкой талией, она тем не менее считала себя невероятной красавицей, а потому голову держала высоко, задрав подбородок, и грудь выпячивала так, что автоматически прибавлялась пара размеров, да и речь у нее была уверенной, как у людей, которые даже под страхом смерти не признаются в том, что на самом деле они все о себе знают и вполне адекватно себя оценивают.
Словом, близость с хозяином, то есть с Григорием, подняла Татьяну в собственных глазах довольно высоко, а потому ей ничего не оставалось, как возомнить себя его любимой женщиной. Ей и в голову не могло прийти, что ее используют по всем пунктам ее женского естества, довольно скромно оценивая ее роль в жизни этой семьи и жизни лично Григория.
Не заметить этот роман было невозможно, и вот в один не прекрасный день Людмила сказала мужу, что догадывается о его связи с няней (тем более что ей всячески стараются подкинуть доказательства; так, к примеру, Татьяна, дура, уже в который раз оставляет в кармане ее, Людмилиного, халата использованные презервативы и трусики).
— Гриша, я все, конечно, понимаю. Но я-то тебе не изменяю, я работаю как лошадь. И ты прекрасно знал, что женишься на актрисе. Если тебе уж так тяжело в течение длительного времени находиться без женщины, то найди себе другую жену, которая поджидала бы тебя дома с борщами и при твоем появлении, еще в прихожей, снимала трусы. Но запомни, дочь я тебе не отдам, она моя, и скорее она будет ездить со мной на съемки, чем я позволю отдать ее на воспитание такой вот украинской шлюхе.
Григорий тогда страшно испугался. Он, тихо и подло изменяя жене, все же надеялся сохранить свою связь в тайне и уж никак не собирался разводиться с женой, нарушать привычный жизненный уклад и тем более расставаться с дочерью! Как же ему удобно было и с Таней, и с Людой, он, пригретый обеими женщинами, намеревался и дальше жить так же, уверенный в своей безнаказанности. Однако он ошибся, полагая, что Татьяна, эта хитрая хохлушка, тщательно прокладывавшая себе путь в благополучное замужество, ограничится ролью няни-любовницы. Она, оказывается, действовала. Подкладывала улики в хозяйский халат, как мины замедленного действия. И ждала скорейшей развязки. Как поведет себя хозяйка? Что наговорит хозяину? Хлопнет дверью и уйдет, оставив ему квартиру? Мол, забирай себе все, мне ничего не надо, я и сама себе заработаю! Главное, чтобы дочку не оставила. Что ей делать здесь, девчонке — маленькой копии Людмилы, в этом медовом раю, когда она и сама может народить Григорию двоих, а то и троих детишек?