Две недели в другом городе. Вечер в Византии
Шрифт:
– Он впервые в Европе. Я же говорил тебе…
– Помню. Но он здесь уже шесть месяцев. И потрудился написать тебе лишь неделю назад…
– Если я стану все объяснять, мы утонем в дебрях прошлого.
– Папа… – Мальчик повернулся лицом к отцу. – Ты когда-нибудь был в горящем самолете?
– Да.
– И что произошло потом?
– Огонь потушили.
– Тебе повезло.
– Да.
Мальчик посмотрел на сестренку:
– Папа был в горящем самолете и не умер.
– Утром звонила Анна, – сказала Элен. – Она сообщила, что Джо огорчен твоим отъездом.
Анна
– На прошлой неделе я предупредил Джо о том, что хочу взять короткий отпуск. Подошла моя очередь. Он не возражал.
– Но затем, узнав о предстоящей конференции, он сказал, что ты ему нужен, – заметила Элен. – Анна говорит, он отпустил тебя очень неохотно.
– Я обещал приехать в Рим. Там на меня рассчитывают.
– Джо тоже рассчитывал на тебя.
– Придется ему обойтись пару недель без меня.
– Тебе известно, какое значение Джо придает лояльности сотрудников? – спросила Элен.
Джек вздохнул:
– Да, мне это известно.
– Он переводил людей бог знает куда за менее значительные проступки, – напомнила Элен. – К следующему сентябрю мы можем оказаться в Анкаре, Ираке или Вашингтоне.
– В Вашингтоне, – с деланым ужасом произнес Джек. – О господи.
– Ты хочешь жить в Вашингтоне?
– Нет, – отозвался Джек.
– Когда мне исполнится восемнадцать лет, – заявил мальчик, – я пересеку la barriere de son [1] .
– Я хочу сказать тебе кое-что, – произнесла Элен. – Ты вовсе не огорчен отлетом. Я наблюдала за тобой последние три дня. Ты рад возможности уехать.
1
Звуковой барьер (фр.). – Здесь и далее примеч. пер.
– Я рад возможности заработать, – поправил жену Джек.
– Дело не только в этом.
– Еще я буду рад помочь Делани, – добавил Джек. – Если окажусь в силах, конечно.
– И это еще не все.
На красивом лице Элен появилась грусть. Смирение и грусть, подумал он.
– Ты рад случаю покинуть меня. Нас. – Рукой, обтянутой перчаткой, Элен указала на детей.
– Послушай, Элен…
– Не навсегда. Я не то имела в виду. На время. Ради этого ты даже готов ухудшить отношения с Джо Моррисоном.
– Я не стану отвечать на это, – устало промолвил он.
– Знаешь, – продолжила она, – ты не спал со мной уже более двух недель.
– Вот почему я не хотел, чтобы кто-то провожал меня в аэропорту. Из-за таких вот разговоров.
– Кто-то, – сказала Элен.
– Ты.
– Прежде, – заговорила она ласково, сдержанно, без осуждения, – в последние полчаса перед отъездом ты любил меня. Когда все чемоданы уже собраны. Ты это помнишь?
– Да, помню.
– Мне больше нравится «Эр Франс», – сказал мальчик. – Голубой – цвет скорости.
– Ты еще любишь меня? – негромко спросила Элен, подавшись вперед и заглянув мужу в глаза.
Джек посмотрел на нее. Его рассудок признавал, что она очень красива. У Элен были крупные серые глаза, высокие скулы и густые, подстриженные по-девичьи черные волосы. Но в этот миг он не любил ее. «Сейчас, – подумал Джек, – я не люблю никого. Разве что детей. Но это нечто инстинктивное. Хотя нет, не совсем инстинктивное». Из троих своих детей он любил только этих двух. Двух из троих. Вполне пристойное соотношение.
– Конечно, люблю, – ответил Джек.
Она чуть заметно улыбнулась. У нее была прелестная, доверчивая улыбка.
– Возвращайся с лучшим настроением, – попросила Элен.
Диктор по-английски и по-французски пригласил пассажиров, летящих рейсом 804 Париж – Рим, пройти таможенный досмотр. С чувством благодарности Джек оплатил счет, поцеловал детей, жену и направился к стойке.
– Желаю хорошо провести время, cheri [2] .
«Элен ухитрилась произнести это так, – подумал Джек, – словно меня ждет отпуск».
2
Дорогой (фр.).
Пройдя досмотр, Джек направился по мокрому бетону к самолету. Пассажиры уже поднимались по трапу, держа в руках посадочные талоны, журналы, пальто, ручную кладь с наклейками авиакомпании.
Когда лайнер начал выруливать на взлет, Джек увидел в иллюминатор жену и детей; стоя возле ресторана, они махали руками, и их яркие пальто оживляли серый фон.
Он тоже помахал рукой, затем, откинувшись на спинку кресла, облегченно вздохнул. Все могло быть гораздо хуже, подумал Джек, когда самолет начал набирать скорость.
– Хотите чаю?
В голосе стюардессы звучала профессиональная приветливость.
– Что у вас за пирожные, моя дорогая? – спросила старушка, направляющаяся в Дамаск.
– С вишневым вареньем, – ответила стюардесса.
– Сейчас мы пролетаем над Монбланом, – раздался голос в динамике. – Справа вы можете увидеть вечные снега.
– Мне, пожалуйста, одно пирожное и бурбон со льдом, – сказала маленькая старушка.
Она сидела слева и не стала подниматься из кресла, чтобы посмотреть на вечные снега.
– Славный получится полдник, – добавила она и захихикала. На высоте двадцати пяти тысяч футов она была способна на поступок, на который никогда не решилась бы у себя дома, в Портленде, штат Орегон.
– А вы что-нибудь хотите, мистер Эндрюс?
Стюардесса улыбнулась, склонив голову в сторону Монблана.
– Нет, спасибо, – ответил Джек.
Он хотел виски, но когда маленькая старушка попросила бурбон, Джек внезапно испытал отвращение к любой пище, принимаемой в самолете.
Джек посмотрел вниз на белую вершину Монблана; она лежала среди облаков в окружении других, менее высоких пиков. Внизу медленно проплывали Альпы; вершины, отбрасывающие четкие синие тени, сменяли одна другую, а над ними висело громадное круглое солнце. Казалось, снова наступил ледниковый период.