Две повести о войне
Шрифт:
– А почему вы идете на Украину. Там же наверняка немцы.
– Потому, что немцы объявили: всех военнослужащих – украинцев, добровольно сдавшихся в плен, отпускают на все четыре стороны. Правда, товарищ майор не украинец, у него только фамилия украинская – Лысенко, но ничего, мы найдем ему невесту и погуляем на его свадьбе.
– Вы все из одной части?
– Нет, – ответил майор, – мы из разных воинских подразделений. Так сказать, разношерстная команда. Случайно встретились – соединились в ходе выхода из окружения. Правда, кое-кто не выходил, а выезжал, даже с комфортом, – он посмотрел на одессита. – Ну расскажи еще раз,
– Ты можешь верить или не верить, майор, – ответил капитан, – но ты должен же задаться вопросом, как я из Прибалтики оказался здесь, в Белоруссии. А я действительно добрался сюда на автомашине, – он посмотрел на Машу и заулыбался. – Сначала мы держали курс на восток, ближе к своим. Но ночью дорога незаметно повернула на юг, и мы вместо Пскова оказались под Полоцком.
– А как вы очутились на немецкой машине? – спросила Маша.
– Когда командир полка, в штабе которого я служил, отдал приказ о выходе из окружения мелкими группами, я взял шестерых бойцов из взвода охраны, и мы двинулись на восток. Через несколько дней ближе к вечеру увидели стоящий на обочине шоссе немецкий грузовик с открытым капотом. Возле него копошились двое, а еще две стояли неподалеку, курили. Решили так: как только мотор заведется, взгляд направо – налево, нет ли других машин, по моей команде стреляем, причем каждый из нас заранее выбирает для себя цель, чтобы после первых выстрелов никто из немцев не мог пикнуть. Так и сделали. Трупы в кусты, их гимнастерки на себя, пилотки – на свои головы, сами в машину, я за руль, и деру. Ночью ехали с зажженными фарами, никто нас не остановил, а под утро увидел немецкий указатель «Полоцк». Приехали! Но не туда. Словом, как я уже говорил, заблудились. Вместо Северо-Западного фронта, где я воевал в составе одиннадцатой армии, очутился в полосе Западного фронта. Завернул я машину в лес, привел ее в негодность, объяснил бойцам, что вышла ошибка. Сказал им, что иду на юг, в Черниговскую область, где якобы мои родичи, а вы как хотите. Приуныли мои солдатики, посовещались, постановили – идти на восток, к своим. На том и расстались.
– А вы всерьез верите, капитан, что немцы освободят вас как украинца? – спросил командир – артиллерист.
– А мне ничего не остается, как верить. Идти на восток бесполезно, не угнаться за немцами. Вот товарищ майор уже две недели выходит из минского котла и никак не догонит противника. Тащиться по направлению к линии фронта – рано или поздно попасть в плен. А я не хочу в плен, товарищ капитан, ну никак не хочется. Ну-ка, Косолапов, – он повернулся к рыжему солдату, – поведай еще раз, как ты побывал в плену. Некоторые не слышали твоего рассказа.
– Да что там говорить, – засмущался Косолапов, – три дня нас не кормили и даже не поили. Я думал, что умру без воды. Жара вона какая стоит. Ночью сбежал. Больше мочи не было терпеть. Да и то: чуть что не так – стреляют. При мне убили шестерых наших. Не за что, ни про что.
– А как вы в плен попали? – спросила Маша.
– Просто. Все комиссары и командиры, окромя взводных, разбежались. А что нам оставалось делать? Увидели немцев и подняли руки.
– Ну и вояки, – съязвил капитан-артиллерист. – Даже не сопротивлялись.
– А чего ради? – заметил рябой. – Если начальству не нужно, а нам что, больше всего надо?
– Есть еще желающие сдаться в плен? – одессит шутливо
– Но отсиживаться на оккупированной территория – тоже не большая доблесть, – заметил артиллерист.
– Нет, я тебе удивляюсь, капитан, – напал на него одессит. – Ты не нюхал пороху, не сделал по врагу ни одного выстрела, не знаешь, что наших бойцов родное начальство заставляет с голыми руками сражаться с танками. Ты не имеешь об этом никакого представления, так как находился в глубоком тылу, а все же, извиняюсь за грубость, вякаешь.
– Вы меня оскорбляете, капитан. Лично не моя вина, что не успел произвести ни одного выстрела. Я уже говорил, что батарея гаубичных орудий, которой я командовал, была разбомблена в первый же день нашего появления на позиции. Так что и в глубоком тылу, капитан, в избытке смерть и кровь. А что касается голых рук против танков, я с противотанковыми средствами борьбы плохо знаком.
– Могу назвать такое действенное средство, – весело заметил одессит. – Это глина.
– В каком смысле? – вмешался майор.
– В самом прямом: берешь в руки грязь и кидаешь в щели немецкого танка, когда он прет на тебя. Щели забиваются глиной, экипаж ничего не видит, и с танком можно делать, что угодно.
– Ну и чушь вы несете, – засмеялся артиллерист.
– Никакую не чушь. Точно таким советом в приказной форме одарило нас командование Северо-Западного фронта.
– Капитан, ты про меня не скажешь, что я не нюхал пороху, – снова заговорил майор. – То, что ты говоришь, на культурном языке называется дезинформация и клевета, а на другом языке – бред сивой кобылы.
– Значит, бред сивой кобылы? – одессит вскочил. – Согласен. Но это не мой бред. И не я сивая кобыла. Это плод мысли наших советских полководцев, в данном случае одного из них. Я имею в виду Ватутина, который вступил в должность начальника штаба Северо-Западного фронта 4 июля 1941 года. Оставаясь при этом, я хочу сие особо подчеркнуть, заместителем начальника Генерального штаба Красной армии.
Капитан сделал многозначительную паузу, обвел всех взглядом, прокашлялся, достал из внутреннего кармана бумажку, развернул ее и торжественных голосом заговорил:
– Выдержка из «Инструкции по борьбе с танками противника», которую подписал начальник штаба Северо-Западного фронта товарищ Ватутин. Цитирую. «Израсходовав гранаты и бутылки с горючей смесью, бойцы-истребители заготавливают грязь-глину, которой забрасывают смотровые щели танков.» Конец цитаты. Я специально записал, как правильно сказал товарищ наш майор, этот бред сивой кобылы, чтобы не забыть и, если останусь жив, передать своим потомкам – пусть они знают, кто командовал нами в этой войне.
Воцарилось гробовое молчание. Его нарушил Мишка. Маша и забыла о нем, вслушиваясь в напряженные разговоры окруженцев. Повернулась к сыну. Он, лежа на одеяле, весело болтал ножками и ручками. Маша переодела его, затем подошла к осине, сломала длинную ветку, воткнула ее в середину затухающего костра, повесила на нее мокрое детское белье и, бросив всем: «Пойду покормлю», исчезла между деревьями.
Заговорил рябой:
– Не-ет, я за такую власть воевать не буду. И в плен не пойду, и линию фронта переходить не буду. Мы вот порешили с Косолаповым схорониться где-нибудь в дальней деревне, там и переждем войну. Посмотрим, чья возьмет – наша или немецкая. Нам, мужикам, все равно, на кого гнуть спину.