Две судьбы
Шрифт:
В салон поднялся сержант люфтваффе и захлопнул дверь. Сопровождаемая невообразимым ревом, началась продувка двигателей. Разговаривать стало невозможно. Пока самолет выруливал, Ройланд жадно вглядывался в лица своих попутчиков в полумраке салона без окон. Все они выглядели довольно жалко, один хуже другого.
Совсем незаметно для Ройланда самолет быстро и спокойно поднялся в воздух, и, хотя узкое сиденье было очень неудобным, он тотчас же задремал.
Неизвестно через сколько времени его разбудил сержант. Он тряс его за плечо и спрашивал:
– Спрятанных драгоценностей нет? Часов? Глоток чисток воды и немного съестного никогда не помешают, а?
У Ройланда ничего такого при себе не было, но даже если бы и было, он не стал бы потворствовать этому жалкому мошенничеству. Он негодующе
И еще одно грустное воспоминание всплыло в его памяти, воспоминание о некоем Блюме, человеке с бледным, покрытым шрамами лицом. Он работал в группе ученых, разрабатывавших Направление дельта-1 создания Оружия. В каком-то смысле он, по-видимому, был несколько тронут. Поскольку Ройланд работал над Направлением дельта-3, то виделся с ним довольно редко и еще реже разговаривал. Стоило с ним только поздороваться, как он тотчас же заводил целую лекцию об ужасах нацизма. Его необузданная фантазия рисовала "газовые камеры" и крематории. Какой здравомыслящий человек мог бы этому поверить? Он огульно охаивал всю германскую медицину, утверждая, что опытные врачи, дипломированные специалисты, прибегали к использованию человеческих существ при проведении экспериментов, имевших фатальный исход. Однажды, пытаясь воззвать к здравому смыслу этого Блюма, Ройланд спросил, какого же рода эксперименты имели место, в ответ на что этот мономаньяк понес несусветнейший бред, что-то об оживлении погибших от обморожения посредством помещения их в постель с обнаженными женщинами! У этого несчастного было явно выраженное сексуальное расстройство, если он мог поверить в такое. Он еще наивно добавил, что переменным фактором при проведении серии подобных экспериментов было использование женщин немедленно после полового сношения, через час после полового сношения и так далее. Ройланд покраснел от стыда за него и сразу же переменил тему разговора.
Но не это сейчас он хотел вспомнить. Так же, как и не хотелось вспоминать тот бредовый рассказ Блюма о женщине, которая делала абажуры из татуированной кожи узников концлагерей. Существовали, разумеется, люди, способные на такое, однако ни при каком режиме таким людям не удавалось бы подниматься до положения, дающего им реальную власть. Ведь они были просто неспособны к выполнению работы, требующей громадной ответственности, ибо их безумие зашло слишком далеко.
"Познай своего противника", формула эта никогда не теряет своей актуальности, разумеется, только зачем сочинять такую совсем уж бессмысленную лож? Блюм, во всяком случае, не был злонамеренным лжецом. Он получал письма, написанные на идиш, от друзей и родственников, живших в Палестине, а именно они и были источником множества самых свежих слухов, которые, как предполагалось, основывались на сообщениях беженцев.
Но вот он и вспомнил. Около трех месяцев тому назад Блюм пил чай в кафетерии, перечитывая письмо. Руки его тряслись. Ройланд попытался проскользнуть мимо, ограничившись кивком. Однако Блюм резко выбросил свою худую жилистую руку и задержал его. В глазах его стояли слезы.
– Как это гнусно, скажу я вам, Ройланд, как гнусно и жестоко. Они даже не дают им возможности вскрикнуть, даже взмахнуть в гневе кулаком, даже не дают вознести молитву, как подобает умирающим. Они их водят за нос, говорят, что везут в сельские поселения, в трудовые лагеря, и поэтому
Блюм отпустил его и уткнулся лицом в ладони. Ройланд что-то промямлил, погладил его по плечу и потрясенный побрел прочь. По-видимому, на этот раз у этого невысокого человека с расшатанными нервами были какие-то неопроверженные факты. Такие подробности пичкали ложью - это все тот же древний метод кнута и пряника.
Да, все как-то чертовски охотно соглашались с ним, едва он ступил на самую нижнюю ступеньку лестницы, ведшей ко входу в консульство! Приветливый охранник у входа, консул, который непрерывно понимающе кивал и делал вид, что допускает, что его рассказ не обязательно плод больного воображения, охранники, с которыми он завтракал - какой спокойный оптимизм излучали все эти люди. "Спасибо, я не забуду вас, капрал Коллинз. Вы мне очень помогли". Он испытывал явное расположение к этому солдату, но только сейчас вспомнил, как очень быстро отвернулся капрал, услышав эти его слова. Чтобы не выдать себя ухмыляющимся взглядом?
Сержант еще раз прошел вдоль прохода и заметил, что Ройланд не спит.
– Что, передумал?
– спросил он дружелюбно.
– Доставай приличные часы, и я, может быть, найду кусок хлеба для тебя. Там, куда вы все сейчас направляетесь, дружок, часы не понадобятся.
– Что вы имеете ввиду?
– резко спросил у него Ройланд.
– Да там у них часы развешаны по всему лагерю, парень, - поторопился успокоить его сержант.
– В лагере все всегда знают который час. Там можно спокойно обходиться без часов.
– И он поспешил дальше по приходу.
Ройланд вытянул руку и, как тогда Блюм, вцепился в человека, который сидел напротив него. Хорошо рассмотреть его было невозможно, так как в огромном самолете не было иллюминаторов, и его чрево было освещено не более, чем полудюжиной тусклых плафонов под потолком.
– По какой причине вы здесь?
– Я - рабочий второго разряда. Понимаете?
– трясясь, вымолвил мужчина.
– Второго! Все это мой отец, он научил меня читать, понимаете, не дожидаясь, пока мне исполнится десять лет, а в десять лет я уже умел считать. Понимаете? Вот я и рассудил, что это - семейная традиция, и поэтому научил своего собственного малыша читать - потому что он был таким умницей. Если бы вы только знали каким! Я рассуждал так: от чтения он станет получать такое же удовольствие, что и я, особого вреда это не принесет, так мне казалось. Но мне следовало подождать пару лет, я так теперь полагаю, потому что он еще был слишком мал, а он стал хвастаться, что умеет читать. Понимаете? Ведь это у детей в крови. Я, между прочим, из Сент-Луиса.
Самолет резко сбавил скорость. Ройланда бросило вниз. Неужели можно было тормозить этими же "реактивными двигателями", изменив направление струи, или двигатели в этом случае просто выключались? Затем он почувствовал, как вышло шасси, а еще через несколько мгновений колеса ударились о бетон. Ройланд весь напрягся, однако самолет плавно остановился, и через несколько секунд утих рев моторов.
Сержант люфтваффе отпер дверь и проорал:
– Гоните сюда ваш чертов трап!
Однако всю его прежнюю самоуверенность как ветром сдуло, вид у него стал очень напуганный. На самом же деле он был, наверняка, очень смелым человеком, если не боялся оставаться лицом к лицу с доброй сотней обреченных людей, надеясь только на восьмизарядный пистолет и набор непрерывно повторяемых лживых фраз.
Прибывших самолетом как овец выгнали на бетонное поле аэродрома. Ройланд тотчас же узнал Чикагский аэропорт. Со стороны скотобоен доносилась привычная вонь. С востока поле аэродрома обрамляли все те же старинные здания, и хотя они были покрыты грязными пятнами, общий вид их почти не изменился. Ангары, правда, теперь были похожи на надувные пластиковые баллоны. Ловко придумано. За строениями аэропорта, в этом не было никаких сомнений, виднелись красные кирпичные развалины Чичеро, одного из пригородов Чикаго.