Две женщины
Шрифт:
— Это свет в гостиной, — прошептал он. — Нельзя терять ни минуты.
Кинув быстрый взгляд вдоль пустого тротуара, он вскочил на стену, граничащую с особняком, и, подтянувшись на руках, исчез. Я быстро последовал за ним, пока мой друг не остановился под тремя высокими окнами. Там я по его указанию подставил спину, и в один миг он вскарабкался на подоконник. Бледное лицо его отражалось в темном стекле окна, руки работали над шпингалетом. Через мгновение окно распахнулось, я ухватился за протянутую руку Холмса и с дрожью почувствовал, что мы уже в комнате.
— Библиотека, — прошептал мне Холмс на ухо. — Спрячьтесь за занавесками у окна.
Кругом был полный мрак, слабо пахло кожей. Полная тишина нарушалась только мерным тиканьем старинных часов. Прошло, вероятно, минут пять, когда из глубины дома послышались шаги и приглушенный шепот. Под дверью на секунду блеснул луч света, исчез и, спустя некоторое время, снова появился. Дверь распахнулась, ив комнату вошла женщина с лампою в руке.
Время стирает очертания прошлого. И все же я помню свое первое впечатление от Эдит фон Ламмерайн, как будто я видел ее только вчера.
Следом за Эдит фон Ламмерайн двигалась высокая стройная тень, лампа в ее руке бросала тусклый призрачный отблеск на стену, вдоль которой тянулись полки с книгами.
Не знаю, достиг ли ее слуха шорох занавесок, но, когда Холмс вышел на середину комнаты, она тут же повернулась, держа лампу над головой и направляя на нас луч света. Она была совершенно спокойна и молча глядела на нас. Ни тени испуга не было на ее лице, только засверкала ярость в черных глазах.
— Кто вы, — прошипела она наконец, — и что вам угодно?
— Нам нужно отнять у вас петь минут, мадам фон Ламмерайн, — мягко ответил Холмс.
— Вот как! Вы знаете мое имя! Если вы грабители, то чего вы ищете? Я хочу услышать это прежде, чем подниму на ноги весь дом.
Холмс указал на левую руку Эдит.
— Я пришел сюда, чтобы осмотреть бумаги, которые вы держите в руке, — сказал он. — И предупреждаю вас, что сделаю это.
— Негодяй! — воскликнула она. — Я все поняла. Это она наняла вас.
Вдруг она сделала шаг в нашу сторону, держа лампу перед собою, и стала пристально вглядываться в моего друга. Ярость в ее лице сменилась сперва недоверием, а затем ликующая улыбка озарила ее лицо.
— Мистер Шерлок Холмс! — воскликнула она, задыхаясь.
Холмс повернулся и зажег свечи на небольшом столике из золоченой бронзы, стоявшем у стены.
— А я еще раньше имел честь узнать вас, — сказал он.
— Это будет стоить вам пяти лет! — воскликнула она.
— Может быть. В таком случае я должен хоть недаром их получить. Документы! — потребовал он.
— Неужели вы думаете, что достигнете чего-нибудь, похитив документы? У меня есть их копии и с десяток свидетелей, которые могут подтвердить их содержание, — расхохоталась она. — Я думала, вы умный человек, — продолжала Эдит, — а вы просто глупец, никчемный сыщик, жалкий воришка!
— Посмотрим, — Холмс протянул руку, и она, насмешливо пожав плечами, передала ему документы.
— Я полагаюсь на вас, Уотсон, — спокойно произнес Холмс, подходя к столу. — Думаю, вы не допустите приближения мадам фон Ламмерайн к шнуру звонка.
Он внимательно прочитал документы, потом, держа их против света, стал тщательно изучать. Его тощее, мертвенно-бледное лицо казалось силуэтом на освещенной тяжелым светом бумаге. Он взглянул на меня, и сердце мое сжалось, когда я заметил огорчение на его лице.
И я знал, что он думал не о своем собственном незавидном положении, а об отважной женщине, полной беспокойства, ради которой он рискнул свободой.
— Ваши успехи вскружили вам голову, мистер Холмс, — сказала она насмешливо, — но на сей раз — вы допустили грубую ошибку, результаты которой вскоре почувствуете на самом себе.
Мой друг разложил бумаги у самых свечей и снова склонился над ними. И вдруг в его лице я заметил внезапную перемену. Огорчение и досада, которые омрачали его, исчезли, их сменила напряженная сосредоточенность.
— Каково ваше мнение об этом, Уотсон? — спросил он, когда я поспешил к нему. Он указал на почерк, которым были вписаны отдельные строчки в обоих документах.
— Это очень четкий почерк, — сказал я.
— Чернила! Посмотрите на чернила! — нетерпеливо воскликнул он.
— Ну, они черные, — заметил я, наклоняясь над его плечом. — Но, я думаю, это вряд ли поможет нам. Я мог бы показать вам с десяток старых писем моего отца, написанных такими же чернилами.
Холмс усмехнулся и потер руки.
— Прекрасно, Уотсон, прекрасно! — воскликнул он. — Будьте любезны взглянуть на фамилию и подпись Генри Корвина Глэдсдэйла на брачном удостоверении. А теперь посмотрите, как записано его имя на странице регистратуры Баланса.
— Как будто тут все в порядке. Подписи совершенно тождественны в обоих случаях.
— Правильно. А чернила?
— В них легкий оттенок синего цвета. Да, это, конечно, обычные черно-синие чернила индиго. И что из этого?
— Весь текст в обоих документах написан черными чернилами, за исключением имени жениха и его подписи. Вам не кажется это странным?
— Может быть, это и верно, но здесь нет ничего необъяснимого. Возможно, Глэдсдэйл имел обыкновение носить свои собственные чернила в портативной чернильнице.
Холмс кинулся к письменному столу, стоявшему у окна, и через мгновение вернулся с пером и чернильницей.
— Скажите, это тот же самый цвет? — спросил он, погрузив перо и сделав штрих на кончике документа.
— Совершенно тот же, — подтвердил я.
— Прекрасно. А чернила в этой чернильнице черно-голубые индиго.
Мадам фон Ламмерайн, которая стояла в стороне, вдруг устремилась к шнуру звонка, но, прежде чем она дотронулась до него, прозвучал голос Холмса: