Две женщины
Шрифт:
– Я хочу к маме! Почему я не могу вместо них пойти к своей маме?
Миссис Иппен посмотрела в сторону, словно ждала чуда, способного превратить Барри Далстона в хорошего послушного мальчика.
– Ты не можешь взять и поехать к маме, когда тебе вздумается. Я объясняла это уже сто раз. Твоя мама сама лишила себя права видеться с вами, когда совершила плохой поступок и полиция забрала ее в тюрьму. Ты понимаешь это?
Голос ее срывался, хотя она изо всех сил старалась себя контролировать. Барри не ответил, а продолжал молча буравить ее взглядом.
– Ты понимаешь это, Барри?
Он шмыгнул носом. Так громко и смачно, что внутри у миссис Иппен все перевернулось, и она с отвращением сморщила лицо.
– Идите вы к черту! Я хочу к маме.
Это
– Кончай чертыхаться, Барри! Мама надавала бы тебе подзатыльников, если бы услышала.
Она подошла к брату и за пару минут успокоила его. Миссис Иппен молча наблюдала за сценой. На ее длинном худом лице читалось отчаяние.
– Это он здесь научился ругаться, миссис. Дома нам запрещали выражаться, даже когда мы были совсем маленькими и не понимали, что значат эти слова.
– Тихо! – скомандовала миссис Иппен. Она вся напряглась и застыла. – Знаю, Алана, ты разумная девочка. Присматривай за Барри. Смотри, чтобы он хорошо вел у Симпсонов. Они были так добры…
Алана, пряча улыбку, перебила ее:
– Я знаю, миссис Иппен. Мы должны быть очень благодарны им. Мы на самом деле им благодарны. Очень-очень. Но любим мы только маму.
Миссис Иппен поняла, что проиграла, и поспешила ретироваться.
Джеральдина вошла в ресторанчик и озарила всех лучезарной улыбкой, от официантки до сидевшего в углу Колина. Джеральдина вызывала всеобщее восхищение, она легко дарила окружающим частичку себя, ее это ничуть не утруждало. Колин целый день думал о Джеральдине, о ее способности нравиться всем без исключения.
Для ужина он надел единственную приличную рубашку и брюки и с гордостью обводил глазами зал: интересно, что подумают о нем люди, видя его ужинающим в компании такой красотки.
Джеральдина села и улыбнулась. С ума сойти! Это не сказка. Она здесь, рядом с ним, и только это имело значение в данную минуту.
– Извините, я опоздала.
– Ничего, все нормально. Я тут сидел и наблюдал за посетителями.
Джеральдина усмехнулась:
– Почему-то я так и подумала, что вы придете раньше. На вас это похоже.
Он не понял, смеялась она над ним или просто сказала к слову. Джеральдина заказала бутылку хорошего вина. Они пили и весело болтали.
– Ну что, заказываем еду или выпьем еще по бокалу?
Колин просто сидел и глупо улыбался. Джеральдина снова взяла инициативу на себя и сама разлила вино по бокалам.
– Ну, что там за сплетни ходят о Матильде Эндерби? – игривым тоном спросила она. Однако Колин почувствовал, что сейчас она серьезна, как никогда, поэтому, прежде чем ответить, на пару секунд задумался.
– Мэтти была всего лишь секретарем Виктора, когда я там работал, но уже тогда о них ходили всякие сплетни. Одна из женщин, работавших в офисе, вернулась вечером, чтобы закончить работу, и застукала их в пикантной ситуации. – Он усмехнулся. – В весьма пикантной, должен сказать. Он был привязан к стулу чулками Матильды, а сама она сидела на нем верхом. Самое забавное, что после этого случая Виктор вырос в глазах своих коллег. Ранее он хотя и считался блестящим адвокатом, но слыл в то же время маменькиным сынком. Надо сказать, она определенно раскрыла в нем новые возможности…
Джеральдина не проронила ни слова. Она сидела погруженная в собственные мысли. Он помахал ей рукой:
– Эй, помните еще меня? Мы вместе ужинали и болтали?
Она покачала головой и рассмеялась.
– Извините, я задумалась. – Она залпом осушила бокал. – Что вы о ней думаете? Вы же ее видели и, я полагаю, разговаривали с ней?
Колин вздохнул:
– Вообще-то она мне никогда не нравилась. Она была хорошенькой, очень симпатичной, одевалась всегда очень откровенно – коротенькие юбочки, блузки с глубоким вырезом. Я думаю, она пропустила через себя всех мужчин, работавших в офисе, прежде чем захомутать беднягу Виктора. Ну, я имею в виду, что он стал для нее легкой добычей. Долгие годы он безропотно ухаживал
– Я видела его как-то в суде. За несколько минут он разнес показания свидетеля в пух и прах. И ни разу не повысил голоса, ни разу! Блестяще.
– Тогда вы знаете, о чем я говорю. Что касалось этой девицы, то он просто потерял голову. Сами подумайте: молодая, очень молодая, привлекательная девчонка налетела на него словно ураган. Взяла его в такой оборот! Это было просто смешно, честное слово. Любой, более опытный в подобных делах мужчина поиграл бы с ней и бросил, как, впрочем, все ее коллеги и делали в свое время. Но Виктор выпадал из общей картины. Он был великолепным адвокатом, но после работы всегда шел прямиком домой, не общался с женщинами, не обменивался ни с кем шуточками, – в общем, человек слегка не от мира сего. Мне кажется, Мэтти быстро просекла его мягкотелость и бросила на него все свои силы. Конечно, после свадьбы она захотела, чтобы он ввел ее в круг своих друзей и знакомых, но ее там не приняли. Никто ее не любил. Особенно жены. Я думаю, они видели ее насквозь, и она это понимала. Даже Виктор не был настолько наивен, чтобы совсем не понимать. Но он любил ее.
– Очень не хочется говорить об этом, – призналась Джеральдина, – но мне кажется, Мэтти врет. На деле нет ни одного доказательства, подтверждающего ее слова, не считая визита врача за неделю до убийства. Мэтти пожаловалась ему, что муж избивает ее во время половых актов… Но врач относится скептически к ее высказываниям. Она никогда не приходила на работу в синяках. Никто вообще никогда не видел ее в синяках. Но она говорит, что Виктор любил разные связывания и привязывания, а ваш рассказ, как застукали их с Виктором в офисе, лишь подтверждает ее слова. Не знаю, что и думать. Знаете, Колин, мне она глубоко несимпатична, и это меня беспокоит. Как профессионал, я не могу делить своих подопечных по принципу «нравится – не нравится», и, честно говоря, до Мэтти у меня никогда не возникало негативных чувств по отношению к клиенту. Но она меня беспокоит. Действительно беспокоит. Колин кивнул:
– Понимаю, о чем вы говорите. Меня тоже беспокоит Сьюзен. Только мне, наоборот, она очень симпатична. Несмотря на то, что собиралась меня придушить. Но я понимаю, почему она озверела. Я знаю, как она относится к своим детям, и уж точно знаю, как они относятся к ней. Барри Далстон был негодяем. Он избивал и унижал ее. Я читал ее медицинскую карту. Только послушайте: первенец умер, потому что Барри наградил ее венерической болезнью. И так всю жизнь: она отдавала, он брал. В конце концов она взяла в руки молоток и нанесла ему более сотни ударов. Это кровавое месиво надо было видеть! А затем позвонила в полицию и сварила себе кофе. Когда прибыли полицейские, она спокойно их ждала. Знаете, что больше всего меня интересует? Могут ли люди терпеть до поры до времени, а потом вдруг взять и отомстить одним махом за все? За каждый удар, каждое унижение, каждую обиду? Значит, они становятся одержимы жаждой мщения, здравый смысл улетучивается и они решают убить обидчика? Тогда это попахивает предумышленным убийством. В ситуации со Сьюзен получается, что она вошла в квартиру, увидела, как он дрыхнет без задних ног, и решила освободить себя, своих детей и свой дом от этого мерзавца. Что послужило толчком? Он избил ее дней пять до этого. Почему она не убила его в ту ночь, когда он набросился на нее с кулаками? Почему столько ждала? Тот вечер она просидела в каком-то баре, изрядно выпила. Но, по словам ее подруги Дорин, они прекрасно провели время, веселились. Сьюзен тоже этого не отрицает. Она говорит, что просто пришла домой и неожиданно решила убить его. Но я не верю ей. Просто не верю, и все. Она многое терпела, гораздо больше, чем человек вообще может вытерпеть, и ей приходилось защищать своих детей. Она никогда не оставила бы их, если бы на то не имелось веских причин. Почему же она вдруг ни с того ни с сего делает то, что лишает ее возможности быть рядом со своими детьми? Ничего не понимаю.