Двенадцать подвигов России
Шрифт:
Сын крестьянина Мины ознакомился с обвинениями греческого отставного митрополита и целый год писал книгу возражений и оправданий. Литературно-полемическим мастерством Никон владел отменно. Родись он в Древней Греции времен Демосфена, Ли-сия, мир получил бы еще одного великого гения ораторского искусства, но судьба «посеяла» этого человека в другой точке пространственно-временного поля и поставила перед ним задачи совсем иного рода, нежели те, которые решали риторы Эллады. Оправдываясь перед Лигаридом, бывший патриарх Московский нападал на своих обидчиков, не сдаваясь, не признавая обвинения.
Алексей Михайлович созвал в конце 1662 года ещё один собор, чтобы сокрушить бывшего друга. Никон, прекрасно понимая, как трудно ему будет бороться на соборе, посылал царю письма, в которых просил Алексея Михайловича помириться с ним.
Перед Рождеством 1662 года Никон тайно покинул Воскресенский монастырь и отправился в Москву. Он хотел встретиться с Алексеем Михайловичем и примириться с государем. Это был его последний шанс избегнуть избиения на соборе. Холодной рождественской ночью прибыл Никон в Москву, праздничной ночью. Но подарка от судьбы он в ту ночь не дождался. Верные люди известили его о том, что царь не будет встречаться с ним. Кому служили эти люди верой и правдой, сказать трудно. Вполне возможно, что среди них были действительно верные друзья Никона. Быть может, кому-то из них удалось подействовать на царя, и тот обещал им принять опального патриарха, а значит, тайная поездка в столицу и впрямь давала какой-то шанс Никону. Быть может, противники примирения двух друзей вовремя узнали о грозящей опасности и ликвидировали ее в самый критический момент. Но если отбросить эти и другие гипотетические «может быть» в том темном деле и предположить, что рождественская поездка была одним из актов широкомасштабной травли Никона, предпринятой ближайшим окружением царя, то можно представить состояние нечаянного московского гостя, оказавшегося в Светлый день перед царскими хоромами, где хитромудрые организаторы «встречи» под свет праздничных свечей мёд-пиво пили, о своей победе говорили да Никона хулили. Невеселое настроение было у Никона в ночь под Рождество Христово. Последняя попытка поладить с царем закончилась унизительным поражением.
В ту же ночь нечаянный гость отправился в свою обитель. Он не мог простить подобное унижение никому. Он не мог спокойно обдумать сложившуюся ситуацию, понять, кто и зачем травит его. Он не попытался найти точные ходы, он был слишком искренним и наивным, чтобы даже в этом положении измениться, приспособиться к противнику, научиться обыгрывать его теми же способами (хитростью, коварством, лестью, показным смирением, неожиданными ударами исподтишка), которыми враги владели великолепно.
Искренность и наивность порождали в душе опального Никона дерзость. Не успел он пережить события рождественской ночи, не успел написать язвительные ответы греку Лигариду, как ему вновь стал докучать назойливый и злой, словно осенняя муха, боярин Боборыкин. С осенними мухами у ловких людей с хорошей реакцией один разговор: мухобойкой по стенке или резким махом руки в кулак ее, а затем кусачую на пол и ногою топ! С людьми типа Боборыкина подобные средства не помогут. Эти люди любят сердиться, когда чувствуют за собой покровителей, и тихо отмалчиваются, ждут, упорно ждут, когда покровителей у них нет. Очень сложно судиться с такими терпеливыми людьми — дождавшимися своего часа. Никону не повезло на Боборыкина вдвойне. Люди этого боярина занимали земли патриарших крестьян, устраивали, чувствуя силу за собой, побоища, а Никон никак не мог доказать судьям, что эти земли принадлежат ему по праву, что даже сам царь одобрил решение патриарха поставить в этих краях подмосковный монастырь. Судьи не принимали доказательства Никона, и он взорвался, не выдержал.
Летом 1663 года он произнёс на Боборыкина такую двусмысленную анафему, что её можно было применить и к Алексею Михайловичу со всем его большим семейством.
Боборыкин, желая выслужиться в очередной раз, донес царю об анафеме. Алексей Михайлович срочно созвал архиереев, рассказал обо всем и, обливаясь горючими слезами, воскликнул: «Пусть я грешен; но чем виновата жена моя и любезные дети мои и весь двор мой, чтобы подвергать такой клятве?»
Архиерей с трудом успокоил царя, после чего подготовка к собору продолжилась с еще большим рвением.
В мае 1664 года в Москву поступили письма от восточных патриархов, которые не смогли приехать на собор, зато ответили обстоятельно на все вопросы, касающиеся дела Никона. Поведение бывшего патриарха они осудили, известив царя о том, что Русский Поместный собор имеет право своей властью решить все вопросы, возникшие в русской церкви.
Но Алексею Михайловичу хотелось большего. Он знал, что авторитет Никона стал возрастать в народе и среди священнослужителей. Кроме того, царь сомневался в безусловной победе своих союзников на предстоящем соборе. Он вновь отправил на Восток послов с требованием уговорить патриархов прибыть в Москву. Никаких денег не жалел Алексей Михайлович для столь важного дела: Никона нужно было уничтожить!
Некоторые историки почему-то считают Алексея Михайловича человеком нерешительным, склонным к полумерам. Но продолжающееся несколько лет мероприятие по подготовке и проведению собора по делу Никона говорит о том, что он мог решать сложнейшие задачи и никакими полумерами в принципиальных вопросах он не довольствовался.
Никон тем временем совсем загрустил.
В ноябре 1664 года он поддался на уговоры боярина Зюзина и решил вернуться в Москву… патриархом! Доводы боярина были так слабо аргументированы, что поверить в них мог разве что ребенок. Или утопающий, хватающийся за соломинку. Наивный Никон, как и все наивные люди, был вечным ребенком. К тому же — бурный поток жизни тянул его ко дну. Тут и Зюзину поверишь.
Первого декабря Никон явился в Успенский собор, участвовал в богослужении как патриарх и отправил в царский двор человека с сообщением для государя о своем приходе. Ну разве мог здравомыслящий человек пойти на подобный шаг после всего случившегося! Ну разве мог царь прибыть к Никону в Успенский собор 1 декабря 1664 года?! Да нет, конечно же! Но загнанный, затравленный Никон не был в те дни и не мог быть человеком здравомыслящим… Царь не вышел к нему. Никон покинул Москву. Наконец-то он понял, что опала его окончательна, что возврата к прошлому не будет.
Зюзина пытали, приговорили к смертной казни, но царь отменил приговор боярского суда, и боярина сослали в Казань. Не очень суровое наказание! Впрочем, не наказание Зюзина странно в этом деле, а то, как удалось Никону со свитою монахов Воскресенского монастыря незамеченными проехать несколько десятков километров, явиться в Успенский собор? Любой противник низвергнутого патриарха наверняка бы выставил охрану у ворот монастыря, лазутчиков, осведомителей. Наверняка так и было, особенно если учесть, что люди Боборыкина постоянно отслеживали все перемещения в Воскресенской обители. Незамеченным он бы не проехал от берегов Истры к Боровицкому холму, и последующие события косвенным образом подтверждают это. А значит, царь наверняка знал о поездке Никона с того момента, как карета опального владыки выехала из монастыря. Почему же он не остановил это действо в самом начале? Может быть, потому что последующая сцена в Успенском соборе была спланирована союзниками Алексея Михайловича и санкционирована самим царём.
Никон вернулся в Воскресенский монастырь опустошенным, разбитым. Теперь ему оставалось только покорно ждать собора и надеяться на Бога. Больше ему надеяться было не на кого. Он даже на свое полемическое мастерство не мог положиться, зная, что серьезной полемики на соборе не будет, будет судилище!
Не зная, к кому обратиться за помощью, Никон совершил еще одну ошибку. Он написал пространное письмо о своей распре с царем и боярами, раскритиковал Уложение 1649 года, осудил внутреннюю экономическую политику царя, изложил своё весьма нелицеприятное мнение о Паисии Лигариде… Это письмо, написанное в духе князя Андрея Курбского, не просто выносило сор из избы, но обвиняло царя, бояр, священнослужителей, и Паисия Лигарида, и всех восточных патриархов (!), не отреагировавших на приезд опального греческого митрополита в Москву. Оно наверняка не понравилось бы патриарху Дионисию, и Никон обязан был знать это.