Двенадцать поэтов 1812 года
Шрифт:
В сентябре Константин Николаевич уже на войне. Первое же письмо Гнедичу (оно было написано в Теплице) наполнено просьбами: «Отправь это письмо к батюшке… Сделай одолжение, из моих денег купи сии карты и пришли немедленно при первой оказии на имя его Превосходительства Николая Николаевича Раевского… Приложенные у сего письма доставь сестре и куда следует, не замедля… Письма раздай по адресу… В книжной лавке Академии наук надо вышедший на 813 год адрес-календарь…» [135]
135
Батюшков К. Н. Сочинения. Т. 2. М., 1989. С. 186.
И сколько еще будет этих неотложных просьб, сколько
Гнедич крайне щепетильно относился к каждой просьбе, и Батюшков очень ценил эту способность друга, весьма редкую не только сегодня, но и двести лет назад. Не было случая, чтобы Николай Иванович не исполнил просьбы или промедлил, или забыл что-то, или потерял, или перепутал. Ответственность во всем, что касалось его служебных или дружеских обязанностей, была частью жизненной философии Гнедича.
Сохранилась записка Гнедича Алексею Полозову, который подвел его, забыв и не исполнив обещанного. При этом Полозов ссылался, очевидно, на то, что потерял записную книжку. Вот что пишет 26-летний поэт своему приятелю: «Памятные дела носи лучше в сердце или в уме, а не в записной книжке. Не делай ни малейшего невнимания к тому человеку, которого желаешь иметь своим другом, потому что если он честолюбив — оскорбится, если корыстен — осердится, если искренен, то быть таким перестанет…» [136]
136
Тиханов П. Николай Иванович Гнедич. Несколько данных для его биографии по неизданным источникам к столетней годовщине дня его рождения. Сборник отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. Т. 33. № 3. СПб., 1884. С. 39.
Гнедич с первых лет их дружбы исполнял столько самых разнообразных поручений Батюшкова (друзья называли их «комиссиями»), что нельзя не удивиться его терпению и пунктуальности.
«Пришли мне табаку курительного, янтарный чубуку и несколько книг русских стихов да балладу Жуковского, чем меня много обяжешь…» — это Батюшков пишет из своего вологодского Хантонова. Из «ледяного» Шведского похода Константин просил прислать два фунта чая, теплые чулки и перчатки, книгу Оссиана, а также заказать темно-зеленый гусарский жилет. И вновь из Хантонова: поскорее выслать плетеный чубук для фарфоровой трубки, турецкий табак, почтовой бумаги, «Цветник» Державина и «Драматический вестник»…
При этом Батюшков вечно подшучивает над другом, называя его канальей, хохлом, злодеем… Конечно, выносить все это способен был лишь снисходительный человек, способный к самоиронии. Странно, что люди, наблюдавшие Гнедича со стороны, считали его гордым, чопорным и лишенным юмора.
Сам он так писал о сложности своего характера: «…Я ласков, однако же не менее того я суров; иногда от того, что не доволен собою, иногда от того, что не доволен другими. Не доволен собою бываю и от того, что мне всегда хочется достигнуть какого-то совершенства, а особенно в стихах моих; не доволен другими потому, что мои свободные, но немного строгие правила и мои пламенные чувства не могут легко согласоваться с другими…» [137]
137
Там же. С. 76.
Нам и сегодня кажется странным, что Гнедич не вошел в «Арзамас», хотя близко знал всех его участников и несомненно украсил бы это веселое общество (хотя бы потому, что имел профессиональные актерские навыки). Нет, он не осуждал эту затеянную друзьями игру, но, судя по всему, считал ее недостойной миссии писателя, в особенности — русского писателя. Таинственным образом эту взыскательную позицию Гнедича наследовал Евгений Баратынский, который в одном из дружеских писем в 1825 году признался: «На Руси много смешного; но я не расположен смеяться…» [138]
138
Из письма Н. В. Путяте. 29 марта 1925 г. // Баратынский Е. А. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. М., 1987. С. 155.
Также
После войны «комиссии» Батюшкова только множились, особенно когда он писал из деревни: «Сделай одолжение, милый друг, отошли со сторожем это письмо слесарю моему; оно ему очень нужно. Слесарь вручит тебе сто рублей, а ты вручи их книгопродавцу…»
Впрочем, и Батюшков всегда был полон заботы о Гнедиче. И не только для Константина, но и для его сестер Гнедич был родным человеком. В 1817 году Батюшков писал из Хантонова: «Я послал тебе Умирающего Тасса, а сестрица послала тебе чулки; не знаю, что более тебе понравится и что прочнее, а до потомства ни стихи, ни чулки не дойдут: я в этом уверен…» [139]
Нет, не случайно в 1816 году Батюшков доверяет Гнедичу издание своей заветной книги — двух томов «Опытов в стихах и прозе». Константин Николаевич знает, что Гнедич справится с этим куда лучше, чем если бы за дело взялся он сам. 17 августа Батюшков, тронутый вниманием друга, пишет Гнедичу: «Письмо твое получил и благодарю за предложение твое печатать на свой счет и, кроме того, дать еще автору 1500. Ты разоришься, и я никак не могу на это согласиться…» [140]
139
Батюшков К. Н. Сочинения. Т. 2. М., 1989. С. 437.
140
Там же. С. 397.
Таким же заботливым издателем Гнедич станет и для Пушкина. 24 марта 1821 года Александр Сергеевич напишет из Кишинева: «Вдохновительное письмо ваше, почтенный Николай Иванович, нашло меня в пустынях Молдавии; оно обрадовало и тронуло меня до глубины сердца. Благодарю за воспоминание, за дружбы, за хвалу, за упреки, за формат этого письма — все показывает участие, которое принимает живая душа ваша во всем, что касается до меня. Платье, сшитое, по заказу вашему, на „Руслана и Людмилу“, прекрасно; и вот уже четыре дни как печатные стихи, виньета и переплет детски утешают меня…» [141]
141
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. В 10 т. Т. 10. М., Л. С. 26.
Именно в том 1821 году, когда Пушкин писал Гнедичу из своей молдавской ссылки, болезнь Батюшкова становится очевидной для всех его друзей. 4 ноября Жуковский видится с Батюшковым в Дрездене и застает его в страшной депрессии. Константин Николаевич уничтожает все им написанное во время жизни за границей. Его душу заполняют самые мрачные подозрения и предположения, совершенно ничем необоснованные. Они прорываются в его письмах, ставших крайне нервными, отрывистыми и отчужденными.
20 ноября Гнедич отсылает Батюшкову одно из последних писем. Это письмо, полное сочувствия к другу, боли за него и желания вырвать его из тисков болезни. «Я не мог остаться равнодушным к поэтическим обстоятельствам сердца твоего, — пишет Гнедич. — Давно не слыша живого, родного голоса, оно, кажется, омрачилось, составило себе мечты, не совсем счастливые… Но может быть голос человека, от которого никогда не слыхал ты лести, пробудит доверенность в твоем сердце, сгонит с него туман смутных снов, осветит и согреет его истиною… И если дружба моя будет так действительна, как искренна, может быть, оно не останется без могущества… Выслушай меня старейшего… Письмо это похоже на рапсодию; нет нужды; писав к тебе, я не думал о слоге, фразах и прочих претензиях авторских; я писал к другу…» [142]
142
Тиханов П. С. 91–94.