Дверь в стене тоннеля
Шрифт:
Еремеев открыл чемоданчик, отсчитал пять стодолларовых бумажек и сунул их в карман ветврачу.
– Спасибо. Завтра заеду навестить.
Макарычев уже уехал, и Еремеев нырнул в метро. Карина, должно быть, заждалась, – вместо обещанных получаса пролетели все полтора… Но какая же гнида сунулась? Эх, если бы собаки могли говорить!.. Да что толку, в суде показания животных признали бы недействительными… Однако и чушь вам в башку лезет, ваше благородие. Крыша еще не съехала, но уже в пути… Поедет тут – дом сожгли, собаку застрелили. Ну и год выпал. А еще год Собаки, мой год…
На
– Святый отче, не обессудь! За бессловесную тварь прошу, не попусти ее в беде. Никого у меня не осталось. Спаси ее и сохрани, о всеблагий Чудотворец!
Карина и в самом деле его заждалась. Махалин, закончив официальную часть допроса, уже пытался флиртовать с девушкой, и Еремеев поспешил увести свою подопечную. На Преображенском валу он остановил таксиста и велел ехать в Сокольники к платформе Маленковской. Там они дождались сергиево-посадскую электричку и сели в хвостовой вагон.
– А где собака? – спохватилась вдруг Карина. Еремеев рассказал, что произошло. Девушка помрачнела, надолго замолчала, потом достала из сумки плейер, надела наушники и, откинувшись на спинку сиденья, ушла в мир только ей слышимой музыки.
По вагону сновали бесконечные продавцы газет, книг, хозяйственной мелочи.
– Анекдоты про Штирлица и Чапаева, Вовочку и Горбачева, Ленина и Брежнева, чукчу и Рабиновича…
– Свежие номера «Совершенно секретно», «Спид-инфо», «Страшная газета», «Клюква», «Шесть соток», «Подмосковные известия»…
– Всего за полторы тысячи увлекательное дорожное чтение: очень крутой детектив с тремя загадочными убийствами, эротическими сценами и неожиданной развязкой. Покупайте новый триллер Эдвардса Конти «Смерть в черной шляпе». Такого вы еще не читали!
«Пошел к черту, дурак! – мысленно послал его Еремеев. – Жизнь покруче любого триллера. Тебя бы сейчас вместе с автором твоего детектива в мою шкуру…»
Карина протянула ему наушники. Он закрепил стереофоны на голове, и в уши нежно прянула роскошная раздольная музыка. По первым же летящим мерцающим аккордам он узнал оркестр Поля Мориа. Потом полилась грустная и глубокая мелодия с человеческим придыханием керамической флейты – окарины. Она всевластно и мягко собрала раздерганную душу воедино, повела, повлекла ее вверх, ввысь, и та внимала ей завороженно и отдохновенно. Джеймс Ласт. Усталый Моцарт двадцатого века…
«Сволочи эти музыкальные редакторы! – озлился вдруг Еремеев. – Гонят на радио сплошной рок. Заводят людей, как роботов, на агрессию, разрушение, на излом, бесовщину… А народ надо успокаивать, утешать, умирять. Что бы им озверение не снимать? Крутили бы Джеймса Ласта с утра до ночи. Так нет, как стекловату в уши забивают…
Карина дернулась и обеспокоенно оглянулась. Еремеев снял наушники.
– Ты чего?
– Прошел знакомый один. Из нашей фирмы…
– Он тебя заметил?
– Кажется, нет.
– Есть доброе морское правило: если ситуация кажется тебе опасной, считай, что она опасна. Выходим!
Они вышли на станции Пушкино и сейчас же затерялись в пестрой толпе привокзального торжища. Судя по рассказам отца, оно очень походило на «шварцмаркеты» в послевоенной Германии. Тем более что добрая половина товаров здесь была немецкого производства. А уж водка – почти вся «шнапс».
Еремеев купил для подарка бутылку «Никольской», на этикетке которой был изображен псевдорусский казак с дворницкой бородой, в обкомовском «пирожке», сдвинутом на манер папахи, с витыми немецкими погончиками на зеленом мундире. Пусть Тимофеев, природный казак, к тому же Николай, потешится над этой «Никольской». Бутылка в чемоданчик не влезла, пришлось произвести кое-какую переукладку. Парень с нагрудной табличкой «Куплю ордена, золото, иконы» заглянул через плечо:
– Почем ордена, дядя?
– По литру крови за каждый. Племян-ничек…
– Я серьезно…
– И я не шучу.
– Совок ты непроцарапанный, – сплюнул парень с рыжим «ирокезом» на стриженой башке.
– А за «совка» схлопотать можно, пизьнесмен хренов, зелень подкильная, рвань дешевая…
– Но-но, не очень-то!..
Незадачливый бизнесмен на всякий случай подался поближе к синей «Волге», на лобовом стекле которой белел лаконичный плакатик: «Куплю все».
– Ну, ты, купец х…в, продай тачку.
– Не продается.
– Да брось ты. Все продается. Почем брал?
– Десять тыщ зелеными.
– Ясно, что не деревянными. Двенадцать плачу.
– Это как, серьезно, что ль?
– Я ж сказал – не шучу.
Еремеев достал из чемоданчика пачку долларов. Карина с интересом следила за их торгом, невольно подзадоривая парня одним лишь своим присутствием.
– Ну, это подумать надо, – процедил «ирокез».
– Чего тут думать, две тысячи чистого навара. Сколько тебе, христопродавцу, нужно икон продать, чтоб столько огрести?
– Ну, это смотря какие иконы…
– Пробег большой?
– Сорок тысяч накрутил.
– Годится. Где на учете?
– В Сергиевском ГАИ.
– Поехали. У меня там знакомые. Враз переиграем.
Еремеев по-хозяйски распахнул заднюю дверцу, швырнул на сиденье Каринину сумку. Сам сел рядом с водителем, умостив на коленях «тревожный» чемоданчик.
– Ну, трогай!
Парень вырулил на Ярославское шоссе, и широкая, в соснах по обочинам, магистраль понеслась под колеса.
«Ирокез» врубил приемник, подцепив на антенну какой-то очередной эстрадный вопль. Еремеев поморщился, хотел попросить убавить громкость, но не стал. В этом орище тонул для чужих ушей их разговор с Кариной.
– Ты что, серьезно хочешь купить эту тачку? – спросила она.
– Да. Мне нужны колеса.
– Выбери что-нибудь получше.
– Мне не нужна иномарка. Меня устраивает «Волга».
– Чем? На нее бензина не напасешься.
– Зато она по нашим дорогам. Кирпич можно возить, цемент. Строиться буду.
Это была полуправда. Конечно, машина великое подспорье для строительных дел, но помышлял он о ней и раньше, до пожара, лелеял мечту посмотреть Россию от Москвы до Владика с четырех колес. Теперь и вовсе полезно было бы отскочить от столицы куда-нибудь подальше Хотькова и подольше, чем на грядущее лето… Куда? Еще есть время выбрать. Да и с майором потолковать бы не мешало.