Дверь в стене
Шрифт:
Я не пошел туда после школы, понадеявшись, что смогу сделать это на следующий день, ибо занятий предстояло немного и я должен был освободиться пораньше, что и повлияло на мое решение. К тому же, витая в собственных мыслях, я не усвоил того, что нам объясняли на уроках, и мне пришлось позаниматься дополнительно, а потому времени на окольный путь у меня просто не осталось. Наверное, так, не знаю. Но одно знаю точно: зачарованный сад настолько овладел всеми моими помыслами, что я уже был не в силах хранить эту тайну про себя.
И я рассказал о ней — как же его звали? — парню, напоминавшему хорька, мы еще дали ему прозвище Пройдоха…
— Хопкинс, — подсказал я.
— Ну, да, Хопкинс. Я не очень доверял ему и не хотел ничего рассказывать,
А он выдал мою тайну. На другой день, во время перемены, меня обступили ребята из старших классов — человек шесть. Они подтрунивали надо мной и в то же время хотели побольше узнать о зачарованном саде. Среди них был здоровяк Фосет — помнишь его? — а также Карнаби и Морли Рейнолдс. Может, и ты тоже? Впрочем, нет, я бы запомнил, будь ты в их числе…
Мальчишки — странные создания, сотканные из противоречий. Я — не исключение. Несмотря на мое подспудное отвращение к самому себе, я реально был польщен вниманием этих больших парней. Особенное удовольствие мне доставила похвала Крошоу — помнишь старшего сына композитора Крошоу? — который сказал, что это самая лучшая выдумка, какую ему когда-либо приходилось слышать. Но вместе с тем я сгорал от стыда, выбалтывая им свою священную тайну. А когда скотина Фосет грязно пошутил о девушке в зеленом…
Уоллес невольно понизил голос, вспоминая пережитой позор.
— Я пропустил это мимо ушей, сделав вид, что отвлекся, — продолжил он. — Неожиданно Карнаби обозвал меня маленьким лгунишкой, я настаивал, что все это чистая правда, и завязался спор. Тогда я заявил, что знаю, где находится зеленая дверь, и могу отвести их всех туда за каких-нибудь десять минут. Тут Карнаби, встав в позу, с видом оскорбленной добродетели потребовал, чтобы я подтвердил свои слова на деле, а не то мне достанется. Карнаби когда-нибудь выкручивал тебе руку? Тогда ты поймешь меня. Я поклялся, что мой рассказ — истинная правда. Но с Карнаби в школе никто не мог тягаться, и мне неоткуда было ждать помощи. Крошоу попытался замолвить словечко в мою защиту, да что толку — Карнаби добился своего. Я испугался, разволновался, уши у меня горели, разум отключился, я вел себя как дитя малое, и в результате, вместо того чтобы самому отправиться на поиски зачарованного сада, я через некоторое время возглавил шествие всей компании. На душе у меня скребли кошки, жгучая боль застыла в глазах, уши и щеки были пунцовыми от стыда. Я шел впереди, а шесть глумливых, любопытных и угрожавших мне школьных громил — за мной следом.
Мы не нашли ни белой стены, ни зеленой двери…
— Ты хочешь сказать?..
— Я хочу сказать, что не мог найти. Если бы мог, нашел бы. Позже я ходил туда один, но мои поиски были тщетны. Теперь мне кажется, что все школьные годы я только и делал, что искал белую стену с зеленой дверью, и ни разу не видел ее — веришь? — ни разу.
— А от парней тебе сильно досталось?
— Зверски!.. Карнаби и его приспешники решили, что такую явную ложь нельзя оставлять безнаказанной.
Помню, как я украдкой шел домой, а потом бесшумно поднимался к себе на второй этаж, стараясь, чтобы никто не заметил моих зареванных глаз. Я так и уснул весь в слезах. Но плакал я не из-за Карнаби, а потому что лишился возможности снова попасть в зачарованный сад, где мечтал провести чудесные послеполуденные часы; плакал о нежных, ласковых женщинах и ожидавших меня товарищах, об игре, в которую снова надеялся научиться играть, — о прекрасной забытой игре…
Я был уверен, что, если бы не проболтался… После этого в моей жизни наступили тяжелые времена. Бывало, по ночам я лил слезы, а днем витал
Несколько минут мой друг молчал, устремив взгляд в самую сердцевину алого пламени камина, а потом сказал:
— Только в семнадцать лет я вновь увидел зеленую дверь. Она внезапно возникла передо мной в третий раз, когда я ехал на Паддингтонский вокзал, направляясь в Оксфорд сдавать вступительный экзамен. Это было мимолетное воплощение мечты. Я курил, склонившись над низкой дверцей моего двухколесного экипажа, считая себя, без сомнения, безупречным джентльменом. Как вдруг — стена и дверь, и сразу ожили незабываемые воспоминания о том, что так мне дорого и все еще достижимо.
Мы прогрохотали мимо. Я был слишком удивлен, чтобы остановить кэб, и только когда мы отъехали уже довольно далеко и завернули за угол, у меня появилось странное двойственное чувство внутренней борьбы с самим собой. Доставая из кармана часы, я постучал, чтобы привлечь внимание кучера. «Да, сэр?» — тут же откликнулся он. «Э-э… любезный… впрочем, ничего, — крикнул я. — Это ошибка, моя ошибка! Я тороплюсь! Поезжайте!» И мы продолжили путь…
Я получил стипендию. Вечером того же дня, когда мне сообщили об этом, я сидел в родительском доме у камина в своем маленьком кабинете наверху, и похвала отца, столь редкая похвала, и его разумные советы звучали у меня в ушах, а я курил мою любимую трубку, внушительного размера трубку, которой баловался в юности, и размышлял о двери в длинной белой стене. «Если бы я велел извозчику остановиться, — думал я, — то не поступил бы в Оксфорд, не получил бы стипендию и перечеркнул бы все надежды на блестящую карьеру». Я стал по-другому смотреть на жизнь. И в тот момент, пытаясь разобраться в путаных мыслях, я ни секунды не сомневался, что карьера стоит жертв.
Те дорогие моему сердцу друзья и тот невероятно светлый совершенный мир, в котором я когда-то побывал, казались мне чарующими и прекрасными, но странно далекими, ибо теперь передо мной открывалась другая дверь — дверь моей карьеры.
Уоллес снова устремил взгляд на огонь, пылающий в камине, и в мерцании ярких алых всполохов лицо его на какой-то трепещущий миг приобрело выражение непреклонной решимости, тут же исчезнувшей, как только он повернулся ко мне.
— Итак, — со вздохом произнес Уоллес, — я полностью посвятил себя карьере. Я много и упорно работал. Но постоянно грезил о зачарованном саде и даже четыре раза видел дверь, ведущую туда, хотя и мельком. Да, четыре раза. Какое-то время реальный мир был для меня таким ярким, интересным и значительным, столько в нем таилось возможностей, что наполовину стершееся в памяти очарование сада по сравнению с ним казалось иллюзорным и расплывчатым. Кому захочется ласкать каких-то пантер вместо званого обеда с хорошенькими женщинами и выдающимися мужчинами?
Окончив Оксфорд, я, исполненный надежд, вернулся в Лондон; меня ожидало радужное перспективное будущее, для приближения которого я уже успел кое-что сделать. Кое-что… Однако случались и разочарования…
Дважды я влюблялся; не буду подробно останавливаться на этом, скажу лишь, что в один из тех памятных дней, направляясь к некой особе — которая, как мне было известно, сомневалась, осмелюсь ли я к ней прийти, — я наугад срезал путь близ Эрлс-Корт и кратчайшей дорогой неожиданно вышел к знакомой белой стене с зеленой дверью. «Странно! — удивился я. — Ведь мне всегда казалось, что мой зачарованный сад где-то рядом с Кэмпден-Хилл. Почему-то найти это тайное место, это воплощение моих грез, так же трудно, как сосчитать камни Стоунхенджа». И я прошел мимо, поскольку тогда настойчиво стремился к совсем другой цели. Дверь не манила меня в тот день.