Дверь внитуда
Шрифт:
Жаль, ничем не могу помочь защитнику, сочувствием раны не залечишь. Горечь поселилась под языком. Веселый кураж и предвкушение от ощущения причастности к чуду, к тому, что реальность слилась со сказкой, не исчезли, но отступили, утратив мишурный блеск. Приобрели отлив стали. Нет, радость мне не отравили, просто положили настороженность на другую полочку поодаль. Пожалуй, не зря первым даром из-за двери стал ядовитый стилет зарра. Только я все равно им не воспользовалась. Я, глупая, даже когда Леха с убийцей сражался, подумала о гантелях, а не о клинке. Не умею я на рефлексах оружие выхватывать и убивать бездумно,
ЛСД планомерно обшаривал труп убийцы и скидывал в непрозрачный мешок разные, судя по смутным ассоциациям, возникающим в сознании, колюще-режущие причиндалы, найденные на теле и около оного. Не отвлекаясь от дела, куратор бросил небрежно:
— Выпей валерьянки.
— Я не кошка, чтоб от этой травки балдеть, — огрызнулась я. Он что, правда считает, что я сейчас нервную истерику закачу? Если так — просчитался. — Не бойтесь, Сергей Денисович, падать к вам на грудь с рыданиями и портить рубашку не собираюсь.
Может, дверь и привела мое сознание и психику в измененное состояние, только я, сколько себя помню, и раньше во многом была со странностями. В шоковой ситуации всегда сначала действовала как могла (городила что попало), на чистых рефлексах, а потом думала или/и переживала.
Помню, когда совсем еще мелкой была, жила у нас собака, бедовая овчарка Варька. Летом семья обитала на даче, пребывавшей по ту пору в состоянии перманентного строительства. Дом уже стоял, под веранду был выкопан котлованчик, захватывающий часть оврага. К двери в родные пенаты, выходящей аккурат в котлован, вели не нормальные ступеньки, а ступенчатая дорожка вдоль стены из блоков будущего фундамента веранды. Внизу же, кроме крапивы и колючего малинника, тоже валялась часть будущих блоков со штырьками, задранными вверх. Варька, зараза, обожала дремать на широких ступеньках, причем на самой верхотуре. Всяк входящий принужден был перешагивать разленившуюся псину. Я, лет, кажется, девяти от роду, как раз шла с полным дуршлагом клубники домой, когда спящая овчарка стала поворачиваться и соскользнула с пьедестала. Что было потом, мне пересказывал очевидец Стаська, подновлявший у дома топчан.
Как была в домашних тапках, я сиганула с высоты в полтора собственных роста вниз, в крапиву и малинник, счастливо избегнув плит со штырями, и поймала падающую Варьку в полете.
Подбежавший брат вытаскивал меня обратно, овчарка выбралась сама и тут же завалилась спать снова. Правда, на сей раз в доме. Что удивительно, ни одного синяка или царапины я при экстремальном прыжке не заработала, даже пузо не надорвала, когда ловила овчарищу в двадцать с лишком килограммов весом. Стаська еще несколько недель меня супердевочкой дразнил, зараза.
Сейчас я молча покусывала губу, не получив ехидной отповеди от занятого делом куратора. Он то ли действительно был поглощен обыском, то ли успешно симулировал активность, чтобы не хлопотать над тяжелораненым. Словом, Варьке я тогда помочь могла, а Лехе нет, это и бесило, заставляя огрызаться на ЛСД. Нет ничего хуже ощущения беспомощности перед близкой бедой!
В осознание неприглядной ситуации вплелось ощущение
Не понимая загадочного порыва, я прихватила браслет из кучи и подошла к куратору посоветоваться:
— Сергей Денисович, а эта вещь не может обладать целительными свойствами? — Перед колоритным носом-клювом кайста закачалась нить браслета.
— С чего вы, Гелена Юрьевна, воспылали немедленным желанием определить практическую ценность ювелирных изделий? Вид крови поспособствовал пробуждению сорочьего инстинкта? — скривился ЛСД, отмахиваясь от пощекотавшего нос кончика жемчужной низки.
— Ну насчет повадок сорок не знаю — вам, как условному представителю потомков крылатых, виднее, — я лишь почему-то чувствую тягу надеть браслет на Леху, — буркнула я, уже жалея, что начала приставать с вопросом к куратору. Лучше б Конрада спросила, только тот пока не закончил обработку раны спецназовца.
Кровавого кошмара стало значительно меньше, большая часть раны уже закрылась красным рубцом, неприятным, но куда более желанным, чем распаханная от ключицы до средних ребер грудная клетка.
Однако Конрад сам прервался на миг и скомандовал мне:
— Хочется — цепляй, Лучик. — И даже чуть сместился, уступая место подле раненого.
Я поспешно присела на корточки и намотала украшение прямо на шину, сооруженную куратором-фениксом. Просто намотала, и пока рассуждала, как закрепить — замочка-то на браслете не было, — то заметила, что браслет сам прилип к руке мужчины, словно схваченный суперклеем. Поудивляться всласть не удалось, прошло не больше пары минут, как украшение само едва заметно проблеснуло, потом потускнело, выцветая с голубого и зеленого до равномерно серого, и струйкой стекло на пол. А пальцы сломанной руки Лехи дрогнули, мужчина глухо застонал, приходя в себя.
— Крепко меня потрепали, — хекнул он и еще раз, уже сознательно пошевелил рукой, проверяя подвижность конечности.
— Жить будешь, — нейтрально сообщил ему Ледников, отпихнул меня от раненого, проверил реакцию зрачка на свет, пощупал пульс и добавил: — Сейчас доставлю тебя к медикам.
— А с девочкой-то кто останется? — уточнил мужик деловито, впрочем, за этим тоном отчетливо, теперь-то я слышала наверняка, проскальзывала забота.
— О ней позаботятся, — холодно ответил ЛСД.
Темные глаза были злы. Думаю, он сердился разом на нештатную ситуацию, иномирный труп, ранение и обязанность искать кого-то другого для присмотра за чумовой девицей, умудряющейся открывать двери куда ни попадя с завидной регулярностью и минимальными временными интервалами.
А что я? А ничего! Я все равно опустилась на коленки рядом с Лехой, наплевав на измазанный в крови пол (опять переодеваться!), и, чмокнув его в колючую щеку, сказала:
— Большое спасибо, ты спас мне жизнь!