Дверь внитуда
Шрифт:
— Бесполезно, Лучик, он сейчас не в себе, — объяснил вампир, однако ж в обиду меня не дал, продолжая заслонять от ярящегося куратора.
— Тогда уходите, я все окна открою, может, за ночь змеиный аромат выдохнется и приступ генетической злобы сойдет на нет? — предложила я и зевнула, клацнув зубами. — Мне спать пора, а то на работу не проснусь, хоть из пушки буди.
— Ты совершаешь ошибку! Откажись! Сама! Пока не поздно! — взвыл ЛСД, ногти опять пошли в рост.
— Поздно, я не откажусь от подарка, это подло и трусливо, — спокойно ответила я и пожелала: —
Конрад метнулся вперед почище гоночной машины, со старта берущей больше двухсот, снова сгреб кайста в клещи и умиротворяющим тоном, небось так санитар в дурдоме клиента обхаживает, заговорил:
— В порядке она. От дара угрозы нет, точно нет, я бы почуял. А бесишься ты лишь кровью гонимый. Потому спрашиваю: пойдешь сам или силой увести, пока такого не натворил, что потом прощения не выпросить?
Шипя что-то нелицеприятное сквозь зубы и меча молнии черными очами (мог бы на месте убить — убил бы), куратор процедил:
— Ваша неосмотрительность, Гелена, уже не удивляет. Вы не умеете отличать врагов от друзей и опасность от развлечения, навлекая тем самым беду на себя и других. Вы безответственная, нахальная девчонка, уверенная, что все во Вселенной служит лишь вашему удовольствию! И, Конрад, если ты будешь ей во всем потакать, скоро потакать станет некому!
Он бил словами, как пощечинами, наотмашь, я почти на физическом уровне чувствовала так, словно меня отхлестали по щекам. Ударили ни за что ни про что. И кто? Человек, которому я начала доверять и доверяться. Разочарование оказалось сильно.
А ЛСД, произнесши сей оскорбительный спич, гордо прошествовал на выход из кухни в коридор и далее к двери. Я ни кричать вслед ругательств, ни пытаться оправдаться не стала. Как говаривал герой одной старой компьютерной игрушки: «А смысл?» Просто последовала за мужчинами на некотором разумном расстоянии, чтоб, если славного потомка фениксов опять переклинит, не оказаться крайней.
Вампир подмигнул на прощанье и потрепал по волосам. Новая прядка никак себя не проявила, взлетела под рукой Конрада, как и все остальные, и осталась в состоянии безобразной растрепанности. Ну и пусть, причесываться не буду, только спать!
Я закрыла дверь за мужчинами, снова против воли зевнула и прогнулась в пояснице, потягиваясь. Как я не застыла с защемлением в позвоночнике памятником себе ненаглядной, не знаю. Наверное, кто-то там наверху меня действительно любит. Звериный вой, полный неизбывной муки, раздался с площадки, когда я завершала упражнение.
«Кого убили?» Я бешено защелкала замками и, распахнув дверь, увидала эпическую картину. ЛСД валялся на бетонных плитах площадки, изгибаясь от дикой боли, как в эпилептическом припадке. Конрад пытался его не то поднять, не то зафиксировать в одном положении.
Определив на слух изменение численности живого люда на площадке, вампир ухитрился-таки сгрести бьющегося в судорогах кайста в охапку и ломанулся ко мне. Едва он оказался рядом, вой куратора стих, я торопливо захлопнула дверь. Объясняться с соседями и долго извиняться за нарушение
— Что с ним? — устало уточнила я, прислонясь к стене и сонно помаргивая. В глаза будто тонну песка насыпали.
Судорог у Ледникова больше не было. Только дышал как-то рвано, и на лице застыло выражение беспросветного отчаяния. Из носа сочилась тоненькая струйка крови. Многовато ее что-то стало на моем жизненном пути за последние дни, и своей, и чужой. Чужой, конечно, выходило больше, но это тоже не шибко радовало. Конрад бесцеремонно сбросил ношу на палас в коридоре, придал ей положение лежа полубоком и буркнул:
— Отдача. Хамить и злиться меньше надо невесть на что.
Недовольный вампир, не подряжавшийся быть нянькой при надменном кайсте, досадливо скривил губы. Но все-таки склонился к пребывающему не здесь и не там куратору и мазнул пальцем у того под носом, что-то шепнул одними губами, и кровь унялась совершенно.
— Его так раскорячило от скандала? — Я разом проснулась от очередной порции сногсшибательных известий, примерно как от тонкой струйки ледяной воды, льющейся за шиворот. Не захочешь, а дрему поневоле прогонит.
— А то от чего же, — подтвердил Конрад, невозмутимо облизнув испачканные в красном кончики пальцев. Не пропадать же добру.
Настал мой черед возмущаться, и вовсе не тем, как вампир кровь фениксову дегустирует:
— Но почему? Ты же сам говорил: после завершения ритуала полегче быть должно, а его хуже, чем в прошлый раз, приложило!
— Если б завершили как положено, было бы, а коль оборвали не скрепив, так сеть лишь сильнее натянулась. Чьей вины больше, тот полным кубком боль пьет.
— Почему оборвали? Мы всю песню честно прослушали, ну, может, и в полудреме, а все равно никуда не уходили. И вообще птицу не гнали, она сама золотыми искрами рассыпалась, — жалобно вякнула я.
— Я все забываю, какая ты еще малявка, — рассмеялся Конрад и пояснил специально для идиотов, то есть для меня: — Везде свои законы, миров много, обычаев еще больше, но у кайстов, как и у вас, девушка, превращаясь в женщину, дарит миру кровь. Потому там ритуал истинного единения, благословленного сиянием феникса, считается свершенным лишь после возлежания супругов на одном ложе.
— Так в чем проблема? Мы на одной кровати уже три раза спали. Один раз в ту же ночь, как птица пела, — тупо заупрямилась я.
— Проблема в значении слова «возлежание», Лучик, — буркнул вампир и почему-то чуточку покраснел.
— О-о, ясно. — Теперь уже совершенно точный смысл метафоры дошел и до меня вместе с пурпуром, залившим лицо по уши. В оправдание своего жирафьего способа постижения истины могу сослаться лишь на поздний час и наполовину (лучшую наверняка) спящий мозг.
Но как бы то ни было, я не собиралась способствовать немедленному исполнению обряда возлежания только из-за того, что кое-кто бесится настолько, что не умеет держать язык за зубами, и потом из-за этого страдает.