Двери открываются
Шрифт:
– Борь, давай я тебя научу самому читать?
– Не, читать скучно, я лучше рисовать буду. Вот ты старый вырастешь, забудешь, как мы с тобой с горки катались, а я приду к тебе и нарисую, и ты вспомнишь. И скажешь, я хороший художник, или нет. А снег как нарисовать? Просто белым? Так он же не белый, он… как это…? Пелрамудровый, вот!
– Приходи, Борис. Что бы ни случилось, нарисуй и снег, и слона, и нас с тобой на горке. Обязательно приходи ко мне, обещаешь?
– Нет, дед, я больше никогда к тебе не приду! Я больше никогда не смогу посмотреть в твои мерзкие остекленелые глаза и нет никакой разницы, что ты мне скажешь. Я точно знаю, что стану отличным художником и даже твоя гнилая кровь, текущая сейчас во мне, не сможет остановить меня. Я не просто не приду, я вычеркну тебя из своей жизни, как будто никакого деда у меня и не было никогда.
Борис не помнил, что он ответил деду в тот раз, но если бы он в этот момент встертил его здесь, он бы сказал ему именно эти слова. Тоска накрыла Бориса еще сильнее и чтобы побыстрее отогнать ее, рн решил вернуться к поискам дома. Нужно было ещё немного напрячь память и заставить её, вместо неработающего навигатора, быть его поводырём. Борис огляделся по сторонам. Вот эта горка, и значит, дом должен быть где-то рядом. Кажется, в этом месте они с матерью переходили через дорогу, и она крепко держала их с сестренкой за руки, потому что тогда по улицам ещё ходили машины. Потом они, вроде, останавливались у киоска, где продавались невиданные и запретные для него и сестры сокровища – игрушки, мыльные пузыри, карточки с героями детского телеканала "Веснушка" и даже разноцветные фломастеры – такая вожделенная мечта маленького Бориса. На эти безделушки у матери никогда не было денег, и она ещё крепче хватала детей за руки и тащила их к дому, который отсюда уже было хорошо видно.
Да, точно, это здесь, прямо за углом. Киоска уже не было, и на его месте возвышались сваленные в кучу железки, уже успевшие порасти толстым налётом ржавчины. Борис перебежал через дорогу, не обращая внимания на недовольно пищащие саморегистраторы, перепрыгнул помойную яму, пнул крысу, путавшуюся под ногами, и тут же наступил в какую-то вязкую коричнево-зелёную жижу. Всё это не имело никакого значения, ведь впереди дом и новая жизнь, в которой он обязательно станет художником и нарисует слона со стоимя хоботами на пелрамудровом снегу.
2
В доме был один подъезд, дверь в который не закрывалась и косо висела на одной петле, грозясь в любой момент отвалиться. Лифт, конечно же, не работал, точнее, его вообще не было, только пугающая шахта зияла посреди лестничной клетки, как пищевод какого-то гигантского животного. Борис покосился на неё и стал подниматься по лестнице, методично отсчитывая пролёты. На нужном ему десятом этаже, как и на всех остальных, царил полумрак, разорванный на части тревожным светом красных диодов, установленных над каждой дверью. Этот свет означал, что дверь заблокирована, и открыть её можно только по специальному заявлению, то есть практически, никогда. Борис достал микропропуск, выданный ему вместе с маршрутным листом ещё на фронте перед поездкой, и приложил его к контрольной панели. В ответ он услышал недовольный писк и механическое сообщение: "Устройство не зарегистрировано для прохода в данное помещение. Осталось две попытки". "Две попытки, а потом что? – мрачно подумал Борис, – Штраф? Обездвиживание? Самоликвидация?" Он вспомнил слова полковника Петренко. Вдруг ему действительно нечего делать в тылу? Вдруг этот непривычный и враждебный мир никогда не примет своего блудного сына, двадцать четыре года назад покинувшего отчий дом? Что, если он так и останется стоять здесь, возле наглухо закрытой двери, дожидаясь, пока за ним не пришлют самоизолятор, который обездвижит его навсегда? Борис зачем-то поправил маску, натянул поглубже шапку и приложил пропуск ещё раз.
"Проход гражданину Арсеньеву Борису, внутренний код 152-АН1021, разрешён, – неожиданно сообщило устройство, и светодиод замигал зелёным, – Дверь будет разблокирована на десять секунд. Начинаю обратный отсчёт. Девять...." Борис не стал дожидаться восьми и стремительно влетел в свою новую старую квартиру.
Оказалось, что его возня за дверью привлекла внимание остальных жильцов. Из коридора робко высовывалась наспех причёсанная голова старушки в тусклой застиранной кофточке, а чуть дальше стоял старичок в чёрных дырявых брюках и неожиданно белой рубашке, застёгнутой через одну пуговицу. Борис не был готов к такому радушному приёму и выпалил то, что первым пришло ему в голову: "Гражданин Борис Арсеньев, уволенный в запас 21 марта 2060 года, на место постоянного проживания прибыл!" Старик приосанился и неспешно подошёл к Борису.
– Арсеньев, значит, – сказал он, как будто у него ещё оставались сомнения. – А я Егор Семёнович Михайлов, а вон супруга моя, Юлиана Павловна, тоже, значит, Михайлова. Добро пожаловать домой, гражданин Арсеньев. Самодезинфекцию прошёл?
Не дожидаясь его ответа, Юлиана Павловна полетела к Борису с дезинфекционной лампой и бутылкой какой-то прозрачной жидкости, подозрительно напоминающей простую воду. Совершив несколько неуверенных движений лампой и окропив Бориса обеззараживающим раствором, Юлиана Павловна отступила, боязливо поглядывая на нового жильца.
– Это… Куда мне пройти? – неловко переминаясь с ноги на ногу спросил Борис.
– А ты что ли не помнишь? – удивлённо взглянул на него Егор Семёныч. – Ты же, вроде, местный, ну, тутошный?
– Я не помню уже… Я мелкий был, – ещё более неловко ответил Борис.
– Сынок, налево дверь, – Юлиана Павловна вдруг подала голос с другого конца коридора. – Мы там тебе мебель кое-какую оставили, кровать, стол, на первое время хватит. Покушать только нету, извини, наборы только вечером доставят. Ты бы себе тоже заказал, а то ещё сутки голодным просидишь.
Борис поблагодарил хозяйку, прошёл в свою комнату и повалился на узкую кровать, не замечая жёсткие пружины, острыми зубами вонзающиеся в рёбра. Спать теперь можно было сколько угодно, и он моментально отключился, опустошённый обнажившейся реальностью новой жизни.
3
Борис проснулся от нестерпимой боли в спине, разливающейся по всему телу. Ранение чутко отреагировало на долгую дорогу и сон в неудобной позе, и ему пришлось несколько минут неподвижно полежать в неуютной кровати, прежде чем он смог заставить себя встать. Следующим после боли чувством был голод. Борис даже не помнил, когда доел последние припасы из своего военного рюкзака, видимо, это было ещё до прилёта в город. Надо было срочно найти еду, и он, пошатываясь, встал с кровати. Ранение выдало очередную порцию боли и на этом успокоилось, дав ему небольшую передышку перед следующей атакой. Борис осмотрел своё новое жилище. После общих помещений штаба по надзору и воспитанию и просторов военных казарм оно казалось совсем крохотным. Всего пять шагов отделяло одну стену от другой, до даже эти шаги было сложно сделать из-за неумело расположенной ветхой мебели: кровати с продавленным матрасом, неусстойчивого стола из непонятного материала, стула с кривыми ножками и скрипучим сиденьем и перекошенного шкафа без одной дверцы. Но Борис был рад и этому. В конце концов, нынешние жильцы квартиры могли бы вообще ничего ему не оставить, кроме неожиданно ровных квадратиков линолеума на полу.
Квартира пахла заспанным бельём и немытыми полами. Странно, но Борис совсем её не узнавал. В большой комнате, кажется, приходилось ютиться им вчетвером, а в той, куда его поселили, жил дед. Но память на этом давала сбой, и Борису никак не удавалось нащупать хоть какую-то зацепку, с помощью которой можно было бы начать раскручивать клубок воспоминаний. В чём Борис был уверен, так это в том, что в комнату деда его никогда не пускали, она была постоянно заперта, и детям нельзя было даже приближаться к её дверям. По странной иронии, сейчас это помещение было полностью в его распоряжении, и теперь другим жильцам придётся стучаться, чтобы их пустили в него.
За едой логично было идти на кухню, но сначала Борис завернул в санузел, где убедился, что воду ещё не дали, и спуск не работает. Немного сконфуженный, он как мог убрал за собой и, стараясь не сильно шуметь, направился на поиски пропитания. Огромное эркерное окно кухни, почти во всю стену, было замаскировано дешевыми анимированными обоями, которые показывали три незатейливых унылых пейзажа. Изображение зимнего леса сменялось горной речкой, а потом деревенским садом с яблонями, и так по кругу. Борис задумчиво разглядывал обои, когда в кухню вошла Юлиана Павловна.