'Двести' (No A, август 1994)

Журнал Двести

– Если бы вы задумали написать книгу, герои которой оказались бы в прошлом, какой период истории вы бы выбрали? Какая эпоха в истории России вам наиболее интересна?

– Знаете, видимо, Петровская эпоха. Эпоха становления русского флота. Я далеко не славянофил, и поэтому Русь - и Киевская, и Русь времен Ивана Грозного, и Козьмы Минина, и вообще всех этих длиннополых бояр, она как-то не очень привлекает меня, хотя я конечно, понимаю величие Руси и богатство ее истории. А эпоха Петра - хотя его за подлый характер многие клянут, и, видимо, справедливо!
– его эпоха мне все-таки интересна своей противоречивостью и тем, конечно, что, наконец-то, мы шагнули к морю, и я для себя, как бы, оказавшись на берегу, вздохнул свободно, почуял запах парусов, что вот, наконец-то, и мы прорвались.

– Тут вопрос такой, крайне нетривиальный: цель вашей жизни, на ваш взгляд, и многое ли вы уже успели?

– Ну, какая

цель жизни? Как, наверно, у каждого литератора книжки писать и сказать какое-то слово свое в русской литературе. Понимая всю ограниченность своих возможностей, понимая, что я не сделаю всего в тех масштабах, как хотелось бы, все-таки что-то сказать и что-то сделать. Знаете, честно говоря, у меня нет такого ощущения, как говорят некоторые писатели, что кажется, что я только на подступах, что я не написал своей главной книги, что все впереди. У меня такого нет. Мне кажется, что я, все-таки, кое-что успел, потому что, если собрать все вместе, то это будет томов пятнадцать полновесных. И говорить, что я еще ничего не успел и на подступах, это было бы ненужное кокетство. Ну, а стремление всегда одно и то же: написать что-то новое и интересное, может быть, лучше, чем было, хотя, увы, далеко не всегда получается. И силы уже не те. И дело в том, что очень мешает писать обстановка в стране, и не в том, что плохо печатают, и прочее, а просто это ощущение какой-то неуверенности, полного наплевательства к человеку, беззакония дикого, непрочности бытия. Я вполне понимаю, например, Виктора Конецкого, который, в каком-то интервью, по-моему, с полгода назад, сказал, что он он абсолютно не может писать из-за такого состояния нашего общества. Просто это как-то давит и угнетает. Я понимаю, что если идти по четкой схеме, как раньше-то говорилось, что писатель сейчас должен возвысить свой голос на борьбу за справедливость, на защиту угнетенных и, наоборот, как-то собраться с силами, это все, конечно, так, но ведь для этого нужно время, для этого нужны силы, для этого нужна определенная энергия и стимул. Сейчас такое ощущение, что, как ты голос не возвышай, не очень-то и слышат, вот в чем дело-то. Получается, что ты выходишь на высокую башню, как муэдзин, кричишь там над пустыми пространствами, надсаживаешься, а всем до лампочки. Понимаю, что, возможно, ощущение в чем-то обманчивое, это мое субъективное ощущение, но пока вот так. Ну, я, в общем-то, не перестаю работать, я стараюсь что-то делать, писать. Другое дело, что при этом едва ли может выйти книга, которая потрясет читательские массы. Но работать надо!

– Что побудило вас писать на тему детства: ностальгия по детству или тревога за детей? Или то и другое, и в какой степени?

– Ну, сначала все-таки, конечно, ностальгия по детству. Тревога пришла где-то позднее, с возрастом, когда пришлось глубже раскапывать эти темы, глубже влезать в современную жизнь, писать уже не о собственном, а о современном детстве, и сталкиваться с тем, что происходит в жизни детей, когда возникла необходимость как-то защищать их.

– У вас большинство героев не могут перешагнуть через определенный возраст - тот возраст, когда человек взрослеет, когда особо отчетливо начинает осознавать себя как человека, свое положение в окружающем мире, когда подросток особо остро нуждается в понимании. Таких героев у вас не так много: Егор Петров, в первую очередь, сейчас Данька Рафалов появился, ну и отчасти еще - Сергей Каховский, Кирилл...

– Видите, не так уж и мало.

– Но это не большинство героев... То есть, с чем это связано, что вы меньше пишете о подростках и их проблемах, чем о детях более младшего возраста?

– Я не знаю, чем это объяснить. Наверно, тем, что у каждого автора есть свой круг героев, которые ему более интересны и близки, которых он больше знает и понимает. Кто-то же должен писать и о таких героях. Кстати говоря, большинство писателей для юношеско-подросткового возраста как раз пытается писать о старшеклассниках, видимо считая, что это дает более широкое поле для писания: и переживания, и проблемы, и так далее. А мне казалось, что дети младшего, среднего возраста - это тоже целый мир, и у них тоже масса переживаний, проблем и вопросов, и ломка там тоже часто происходит. И первая ломка, говорят, происходит где-то в семилетнем возрасте. Но вот вы перечислили героев более старшего возраста - их ведь, согласитесь тоже немало.

– Насколько изменились ваши взгляды...

– Взгляды - на что?

– Ну, вообще, на все, о чем вы писали, на жизнь...

– Нет, если обсуждать вопрос, как изменились взгляды, тогда надо ставить его более конкретно: какие взгляды, на что - на жизнь, на политику, на литературу, на семью... на космос... на философию... А так взгляды особенно, по-моему, ни на что и не изменились.

– Ну, вот относительно "Мальчика со шпагой"...

– Абсолютно

не изменились. То есть, я считаю, что пионерская организация - она была полезной, и то, что ее полностью прихлопнули и разогнали - это одна из многих глупостей нашей перестройки... Эта, знаете, банальная фраза - "выплескивать ребенка вместе с водой". Пионерия во многом, конечно, была рычагом идеологического и педагогического давления, тоталитарного. Но ведь были же там и светлые пятна, и светлые ростки какие-то.

– Да, но она, как организация была достаточно формальной. Светлые пятна были как бы сами по себе, а целиком-то она просто не могла существовать...

– Ну, так вместе с организацией светлые пятна уничтожили. А лучше сейчас, что вообще никакой организации нет?

– Вопрос насчет "Каравеллы". Хоть вы сейчас непосредственно и не занимаетесь ей, но все равно, вам небезразлична, наверное, ее жизнь... Как вы видите, что в дальнейшем с ней может быть, насколько оптимистично можно смотреть?

– Знаете, даже тогда, когда я вплотную ей занимался, я не смотрел вперед дальше, чем на год, честно говоря, настолько неопределенна, тревожна и непредсказуема была жизнь. А сейчас что же я могу сказать... Тут все зависит от того, насколько хватит сил и энергии у молодых руководителей...

– А если не хватит, что тогда?..

– Ну, не хватит,- значит, не хватит, значит, все... Знаете, в одной футуристической повести есть такая драматическая фраза: "Планета закончила свой цикл"... Империи - и те не вечны под луной, а уж какой-то пионерский отряд...

– Вы не попытаетесь в этом случае как-то... ее... не знаю...

– В какой-то степени я, наверно, попытаюсь, и мне уже приходилось вмешиваться, когда нависала непосредственная опасность... Но, если у ребят-инструкторов не хватит сил и энергии на постоянную работу, то подменить их и тянуть заново всю эту машину я все равно уже не смогу. И возраст не тот, и настроения как-то изменились, я уже не могу прыгать через заборы вместе с ребятишками... Я устаю... И потом, честно говоря, где-то на шестом десятке приходит ощущение, что времени остается не так много, а хотелось бы написать то, что задумано...

– Как на ваш взгляд изменилось нынешнее "младое поколение", понятно ли им то, что вы хотите сказать в своих книгах?

– Я готов был бы согласиться с тем, что оно изменилось не в лучшую сторону, что исчезли многие идеалы, что все стали думать о жизни, которая выражается стремлением только к какому-то внешнему благополучию, где квартиры, особняк, иномарки, валюта, поездки за границу и так далее... Это действительно так, и у многих это стало идеалом, и масса молодежи пошла в "крутые мальчики", и появился еще целый, ну, не класс, но сословие, что ли, молодых людей с автоматами... Ведь что еще питает все эти конфликты - не только там происки политиков и прочее, они ведь еще находят и определенную почву. Ведь после Афганистана, после других конфликтов возникло целое сословие молодых людей, которые считают нормальным образом жизни тот, когда у тебя под боком есть автомат, а ощущение - постоянно на нервном взводе. Они не очень ценят собственную жизнь, они привыкли к опасности... Кстати, личное мужество - это далеко не самое лучшее качество. Еще древние греки говорили, что приучить себя не особенно дрожать за свою жизнь может практически каждый; бояться за других, страдать - это сложнее... И эти ребята сейчас считают наиболее нормальным образом жизни, когда они в какой-то полувоенной атмосфере живут и готовы кинуться в любой конфликт, чтобы... жить, как в фильме "Гардемарины, вперед!"... только без той хорошей романтики... Но, как ни странно, несмотря на все это, я ведь получаю постоянно письма от двадцати-двадцатипятилетних молодых людей... Причем, даже бизнесмены молодые пишут, говоря о том, что после всей пакостности будней для них это какая-то отдушина - вот такие книги, еще что-то... Так что, видимо, какой-то процент читателей сохранился, и мне кажется, это не самый плохой процент в нынешнем молодом поколении... Может быть, на него в глубине души и надеешься, более, чем на всех остальных... Потому что большую-то историю, в таком вот, стратегическом плане, все-таки делают ведь не бизнесмены, а люди высокого интеллектуального уровня, умеющие и мечтать, и философствовать, и смотреть вперед, и обладающие воображением большим...

– Не могли бы вы назвать примерно десять книг, которые вы советуете почитать будущим учителям?

– Ох, советовать... Десять?! Ну... Десять книг они и без меня знают (смеется). А навязывать свое мнение - я же могу оказаться очень субъективным. Потом, почему именно учителям? Учителям надо не десять книг читать, а не одну сотню. И по программе, и сверх программы. Вообще-то я не уверен, что нормальный учитель может по-настоящему общаться с ребятами, если он не читал "Трех мушкетеров" (смеется). Хотя, может быть, эта мысль может показаться несколько... легкомысленной.