Двое из одной деревни

Пикуль Валентин Саввич

– Да ведь, когда сам царь лучший друг, так и все ко мне в дружбу набиваются. Я, ваше величество, ныне женитьбою озабочен. Есть тут одна сопливая на примете, да уж больно молода… Погодить надобно…

1807 год для русских остался памятен: армия сражалась с Наполеоном в Европе, билась она на Дунае с турками, флот воевал в Греческом архипелаге, и очень далеко ездил в этом году Илья Байков – довез царя аж до Аустерлица, а потом вывозил его обратно в Петербург, жалкого и растерянного.

В этом же году Лукин со своим “Рафаилом” состоял при эскадре генерала Сенявина, которая героически удерживала Дарданеллы в своей блокаде.

Было 18 июня 1807 года, когда корабельный писарь принес в каюту Лукина приказ адмирала.

– Читай, – сказал ему командир “Рафаила”.

“…Чем ближе к неприятелю, – гласил приказ, – тем от него менее вреда; следовательно, если бы кому случилось свалиться на абордаж, то и тогда можно ожидать вящего успеха. Пришед на картечный выстрел, начинать сразу стрелять. Если неприятель под парусами, бить по парусам, если на якоре, бить в корпус”.

– Хорошо, – кивнул Лукин писарю. – Я все понял…

Сражение с турецким флотом состоялось на следующий день возле Афона, почему и вошло в историю как Афонское. Корабли русской эскадры шли в бой так плотно, что носовые бушприты задних почти лежали на кормах впереди идущих. “Рафаил” в этой битве пострадал больше других, ибо отважный Лукин Дмитрий Александрович действовал чересчур дерзко. Турецкий флагман уже горел, разбитый им, но два фрегата еще стреляли, и тогда Лукин отдал приказ: “Абордажных – наверх! Без резни не обойтись…” В этот момент он заметил, что сбит кормовой флаг, и быстро взбежал по трапу, указывая:

– Мичман Панафидин, сейчас же поднять флаг…

Это были его последние слова: вражеское ядро разорвало Лукина пополам, переломив на его поясе даже стальной офицерский кортик.

Надо же так случиться: эскадра Сенявина потеряла убитыми 76 матросов, одного гардемарина и… Лукина! Хоронили его по морскому обряду, мичман Панафидин записывал тут же: “Тяжести в ногах было мало, и тело Лукина не тонуло. Вся команда в один голос кричала: “Батюшка Дмитрий Александрович и мертвый не хочет нас оставить!” Мы все плакали. Мир тебе, почтенный и храбрый начальник. Я знал твое доброе, благородное сердце… Лукин умер завидною смертью и – за отечество! Если бы он получил лучшее воспитание, он был бы известен и как писатель: я читал его стихи – они писаны от души…”

Далеко от Петербурга плакали моряки на “Рафаиле” – далеко от Афонской горы плакал в Петербурге кучер Илья Байков, когда узнал, что “доброго Мити” не стало. Залезая на козлы, чтобы везти императора, он даже не скрывал своих рыданий.

– Вот судьба-то какова! Пока он потешал всех, кочергу в узел закручивая или тарелки ваши серебряные в трубки скатывал, все хвалили его. А как не стало человека, так хоть трава не расти.

– Илья, о ком ты? – спросил Александр I.

– Да все о нем… о Лукине. Вчерась навещал Настасью Ефремовну, и она, и дети в один голос выли. Нешто, ваше величество, вдову да сирот без пенсии оставите?

– Ты прав, Илья, спасибо, что напомнил. Передай вдове, что пенсия будет, а сыновей ее за счет казны в офицеры выведем… Не плачь, братец, езжай потише.

– Ннно-о-о, стоялые! – и понеслись кони…

Теперь, читатель, стану рассказывать про Илью Байкова.

Двое из одной деревни, а какие разные судьбы!

И разве справедливо, что злодейка история не донесла до нас портрета Лукина, а вот лейб-кучер Илья Байков не раз удостоился чести быть изображенным художниками.

Тщательно выписаны его кафтан и солидная бородища, грудь Байкова вся в медалях, и кажется, не хватает ему только кнута, чтобы завершить облик этого не последнего человека.

Обеспечив семью Лукина пенсией, царь наградил Илью Байкова, пожаловав ему участок земли на Фонтанке между Аничковым и Чернышевым мостами, из своего “кабинета” он выделил двадцать тысяч рублей – для строительства дома (позже дом Байкова снесли, чтобы не мешал на этом месте возводить корпуса Александрийского театра). Илья Иванович женился на молодухе Наталье Михайловне, а приплод был хорош – пять сыновей и три дщерицы.

– Кудыть больше? – рассуждал Илья. – Нам хватит…

Вот уж кто немало повидал и многое знал! Как начал с Аустерлица, так в Париже и закончил, всюду следуя за российским императором, Илья даже на Венском конгрессе побывал, всякой музыки там наслушался, а все эти Берлины, Дрездены, Варшавы…

– Да ну их, – отмахивался Илья. – У нас завсегда лучше, а у них тамотко даже клюквы не допросишься. Спросил я как-то в Париже, так там меня французы даже не понимали…

Сыновей он лупил смертным боем – вожжами, чтобы себя не забывали, а дочек никогда не трогал, даже ушей им не рвал.

– Потому как сыночкам надоть ишо в университетах разные науки постигать, а дочкам всего-то и дела что замуж выйти… Тут и подумаешь, что ихние задницы дороже наших!

Слава об Илье Байкове расходилась по всей стране как о человеке добром, который бедным или обиженным никогда в помощи не откажет. Ходоки до царя с прошениями и жалобами на чиновников являлись в Петербург, питая сладчайшие иллюзии, что царю-батюшке только вручи в руки бумагу – и все исправится. Но дошлые люди в столице высмеивали их наивную тщету:

– Дурни! Да кто ж вас до царя пустит? Ежели хошь, чтобы твое дело прямо в руках царя очутилось, так ступай к его лейб-кучеру Илье Байкову – этот мужик кажинный день царя катает.

Просители со “слезницами” шли к Байкову, умоляя вручить их в руки самому императору. Байков никогда не отказывался, но скоро Александру I это все надоело, и он запретил Илье передавать жалобы:

– Существует же у меня комитет для принятия прошений, так ты у себя дома свой комитет завел… Оставь это!

А люди все шли и шли к Байкову, как не помочь им?

Илья Иванович был мужик сообразительный.

– Ты вот что! – поучал он просителя. – Завтрева от Конюшенного моста не отлучайся, хоть ночуй там, а когда увидишь, что я везу императора, ты уж тут не теряйся…

На другой день, провозя Александра I мимо моста, Илья сдерживал лошадей, нарочито ругаясь:

– Эх-ма, опять шлея под хвост пристяжной попала…

Пока он наводил порядок в упряжи (или, точнее, делал вид, что наводит), проситель выбегал из-за угла и, бухнувшись на колени, уже тянул к императору свое прошение.

Александр I, конечно, разгадал эти уловки:

– Илья! Узнаю твои штуки.

– Какие штуки? – удивлялся Байков, лейб-кучер. – Рази ж я виноват, ежели шлея под хвост левой кобыле попала?

– То шлея у тебя, то постромки… гони дальше!

– Куда гнать-то, ваше императорское величество?

– Да к Марье Антоновне… будто сам не знаешь…

Знаменитое наводнение в Петербурге 1824 года сделало царя мрачным, озабоченным, он как-то признался:

– Ну, Илья, пожил. Скоро и конец…