Двое на дороге (сборник)
Шрифт:
– Ну, рассказывай последние деревенские сплетни. Я живу здесь, на окраине, ничего толком не знаю. Сама видишь, ко мне редко кто заходит.
Клавдия Петровна налила себе чаю. Взяла одну карамельку, сунула в рот. Хотела сразу раскусить ее, но осеклась, чуть не сломав зуб. Конфеты были явно не первой свежести. Посмотрела на старика. Тот, как ни в чем не бывало, прихлебывал чай. Стараясь не обидеть хозяина, не выплюнула конфету, а стала перекатывать ее во рту.
– Ты, наверное, слышал, у Петровича бык пропал, трехлеток. Искали всей улицей, дня два. Бык хороший был, откормленный.
– Нет, не слыхал. Это у которого Петровича? У Севостьянова, что ли?
– У него.
– Так и не нашли?
– Нашли, на третий день, к вечеру. Помнишь, у нас бригада, из города, ферму строила?
– Помню, как же не помнить. Они мне еще машину досок привозили.
– Ну, вот. Они землю брали за деревней. Большую яму вырыли. Вырыть-то вырыли, а когда уезжали, огородить забыли. Вот туда бык и навернулся. Утонул, значит. Еле нашли. Яму-то полностью водой залило. Хорошо, Васька-скалолаз догадался багром пошарить, так и нашли.
– Это который Васька? Фельдшерицы сын?
– Да нет. Я тебе говорю, Васька-электрик, на подстанции работает. Ну, помнишь, он еще прошлой зимой со столба упал, когда полез провода менять? Тогда снег налип на них, они под тяжестью и порвались. Во всей деревне стало темно как у негра за пазухой. Тогда как раз в клуб кино новое завезли. Только народ расселся, приготовился смотреть, а тут – бац, и темнота. Сбегали за Васькой. Он у брата на дне рождения гулял. Вначале отнекивался, не хотел вылезать из-за стола и лезть на столб в такую стужу. Да и хмельной он был уже изрядно. Но против общества разве попрешь? Народ на него насел. Чуть до драки дело не дошло. Залазь, говорят, на столб, иначе вмиг мы тебя обломаем. Хочешь, не хочешь, а пришлось ему залазить. Но под пьяную лавочку какая работа? Васька как в воду глядел. Люди и охнуть не успели, как он с этого столба полетел вниз головой. Так-то он удачно упал, вроде не сломал ничего. Зато головой сильно приложился об лед на дороге. С тех пор то ли от ушиба, то ли еще от чего, глаза у него теперь смотрят в разные стороны. Даже разговаривать с ним неприятно. Пока взгляд поймаешь, сам косить начинаешь. Вот тогда к нему и прилипло прозвище – Васька-скалолаз. Да ты должен этот случай помнить, о нем вся деревня судачила.
– Теперь что-то припоминаю. Значит, этот Васька быка-то нашел?
– Тьфу, дед. Совсем ты меня своими расспросами в сторону увел. Этот, этот. Было говорено председателю не раз: огороди ты эту чертову яму. А он все: потом, потом. Петрович собирается подавать в суд на местную администрацию. Только я думаю, вряд ли у него что получится. Адвокатов надо нанимать, подмазать, где нужно. Это ж такие деньжищи. Бык того не стоит.
– Да-а, – со знанием дела протянул старик. – С властью судиться – что мочиться против ветра, себе дороже.
– Ну, ты скажешь, дед.
Так, за разговорами, время летело быстро. Солнце уже перевалило за вторую половину, на улице становилось не так жарко. Старик все подливал чаю Клавдии Петровне, а та и не заметила, что выпила уже третью чашку. Наконец она засобиралась домой.
– Выпей еще чайку, Клава, – предложил старик напоследок.
– Да хватит уже. И так, почитай, три бокала выхлебала. Опузырела вся. Идти мне уже надо, засиделась я у тебя.
Она поднялась, еще раз поблагодарила за чай и пошла к выходу. У порога остановилась и повернулась, как будто собираясь что-то сказать, но потом передумала и вышла на улицу.
Старик остался сидеть за столом. Несмотря на возраст, у него был чуткий слух, и он услышал, как Клавдия Петровна прошла по мосткам к калитке.
«Сумку-то хоть не забыла?» – подумалось ему.
Он торопливо встал, подошел к окну. Увидел, как почтальонша прошла мимо дома и направилась вдаль по улице. Через плечо у нее была перекинута черная сумка. У соседнего дома ненадолго задержалась. О чем-то переговорила с соседкой, видимо, специально поджидавшей ее, и пошла дальше.
«Нет, не забыла», – подумал старик.
Он вернулся к столу, посмотрел на неубранную посуду.
– Убрать, что ли? Ладно, потом, – проговорил и, взяв палку, вышел на улицу.
Уселся на свое любимое место и, вытянув ноги, сложил руки на животе. Стояла середина июля. Лето в этом году выдалось на удивление жаркое. Уже третью неделю с неба не пролилось ни капли дождя. Земля высохла настолько, что на открытых местах появились трещины. На дворе у старика было два колодца. Один для питьевой воды, другой – для полива. В обоих воды сильно убавилось. Старик старался ее экономить, поливал только самое необходимое. Можно, конечно, сходить к соседям, через три дома. У них колодец намного глубже и не иссякал даже в самое засушливое лето. Да и вода там хорошая – чистая, прозрачная. Но он предпочитал ходить в гости, только когда возникала острая нужда с кем-нибудь поговорить и скрасить свое одиночество. С соседями же старался поддерживать ровные отношения. Близко к себе не подпуская, но и не отдаляясь совсем. Понимая, что один, без общения, совсем одичает.
Соседка Пелагея была лет на десять младше старика и жила вдвоем с сыном. Мужа она похоронила лет пятнадцать назад, того прибило деревом на лесоповале. Старик его не знал, но говорили, что неплохой был мужик. С тех пор Пелагея жила одна. Сын два раза женился, но каждый раз неудачно. И под конец перебрался совсем к матери. Выпивал в меру, помогал по хозяйству. Поэтому особых хлопот она с ним не ведала.
Раз в неделю, по субботам, они приглашали старика в баню, помыться. Иногда он ходил. Хотя у самого, во дворе, рядом с домом стояла большая баня. Осталась от прежних хозяев. Но за столько лет она уже требовала капитального ремонта. Надо печку перекладывать, да и венцы нижние подгнили, менять пора. Когда было настроение и желание, он ходил в общественную баню. Но это было далеко и неудобно. Общая баня стояла на другом конце деревни. Пока идешь обратно, весь употеешь, хоть опять в помывочную залазь. Поэтому предпочитал мыться дома или у соседей, когда пригласят.
Пелагея с сыном были невысокого роста. И баню строили под себя. Когда старик первый раз у них мылся, всю макушку отбил о низкий потолок. Дочке, когда та приехала, в сердцах сказал: «Больше я в этот курятник не полезу». Но со временем привык. Головой уже не стукался и ходил в баню почти каждый раз, когда они его звали. После бани, распаренный, любил посудачить с хозяевами о жизни.
Старик почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он открыл глаза и увидел кота.
– Мурзик, иди сюда. Кис, кис, кис, – позвал он.
Кот был диковатый. Черный с белыми полосами, он недоверчиво смотрел на старика, как будто ожидая подвоха и готовый сразу, при малейшей опасности, сигануть в траву. Потом подошел ближе и позволил почесать себя за ухом. Негромко замурлыкал, потерся о дедову штанину. Старик достал из кармана черствый пряник и кинул его на землю. Кот подошел, обнюхал его со всех сторон и отвернулся.
– Что, холера, сытый? Опять мышей где-то таскал, – незлобно пробормотал старик.
Он вспомнил один случай и невольно улыбнулся воспоминаниям. Прошлым летом в хлеву, где раньше держали скотину, завелись здоровенные крысы. Их писк разносился по всему дому. Старик с трудом, оцарапав все руки, поймал кота и запер его в сарае. А для пущей надежности, чтобы тот не сбежал через какую-либо щель, привязал ремнем к перегородке. За неделю кот передавил всех крыс и отъелся, как боров. Когда старик сжалился и отвязал кота, тот с диким воплем кинулся вон. И еще долго не подпускал хозяина к себе, опасаясь с его стороны какой-нибудь каверзы.