Двоевластие
Шрифт:
— Ну, вы! — окрикнул дьяк и ткнул пальцем на первого. — Тебя как?
— Иван, а прозвищем Наливайко!
— А тебя?
Красивый, лет девятнадцати, парень, тряхнув головой, бойко ответил:
— Антоша Звонкие Гусли. Гусляр.
— Тебя?
Третий парень, лет тридцати, стукнул в землю лбом и жалобно сказал:
— Емелька Беспутный!
— Чем занимаетесь и откуда пришли? — спросил Сипунов.
— Чем занимаетесь и откуда пришли? — повторил дьяк вопрос и при этом снова подмигнул.
Иван Наливайко
— Скоморошьим делом, милостивец, скоморошьим да песенным. А пришли прямо из-под Тулы, на Москву идем, милостивец!
Дьяк довольно крякнул, и по его губам скользнула усмешка.
Сипунов взглянул на Терехова, а тот лишь печально вздохнул и потряс бородою:
— Чего ж их и спрашивать? Вестимо ничего и не ведают! — тихо сказал он.
— Оставить сыск? — спросил Сипунов.
Терехов кивнул.
Добродушный Сипунов словно ожил, ему было тяжело пытать людей, и он, приняв грозный вид, сказал:
— Ну на этот раз идите на все четыре стороны! Молодцы, сбейте клепы! А наперед чтобы в нашем городе не чинили буянств!.. Слышь, вчера до полуночи бражничали!..
Скоморохи раз по десять ударили лбом в землю и вскочили на ноги. Молодцы стали сбивать наручни.
Сипунов и Терехов вышли.
— Слышь, — обратился последний к дьяку, — не откажись сегодня ко мне зайти. Хочу другу цидулу отписать, а от этого дела отвык за время. Попишка-то мой старый, еле видит.
— Рад, боярин, за тебя живот положить, — кланяясь ответил дьяк и веселый пошел к воеводе, торопясь успокоить его.
Угрюмый вернулся домой Терехов и тотчас позвал к себе жену. Та сошла к нему встревоженная.
— Или что стряслося, Петр Васильевич, батюшка? — спросила она, едва переводя дух. — И ушел ты сегодня не вовремя, а теперь меня позвал?
— Садись, жена, — ответил боярин, — действительно стряслось. Помнишь, мы за княжьего сынка свою Олюшку прочили? По рукам ударили?
— Помню, батюшка! Как не помнить! Еще на Москве то было! А что? Или поссорились вы?
— Пустяки говоришь! Дружбы нашей мечом не рассечь! А дело в том, что княжьего сына скоморохи с вотчины скрали!
— Ахти мне! — воскликнула боярыня и даже побледнела в лице. — Петр Васильевич, что ж теперь нам-то делать?
Терехов нахмурился.
— Что делать, про то я знаю. А сказал я тебе на тот случай, чтобы про эту помолвку с бабами меньше языком трепала. А теперь иди!
Не успела выйти боярыня, как в горницу спешно вошел Андреев. Едва поздоровавшись с Тереховым, он сказал:
— Зачем ты скоморохов отпустил?
— Да ведь они из-под Тулы.
— Брешут!.. Сейчас доподлинно узнал, что из Москвы. Разговор такой слыхал, что дьяк Егор Егорович их вызволил, а для чего — не пойму! Ну, да вот еще что: кажись, и княжий сын объявился.
— Шутишь? — откинувшись в изумлении, воскликнул Терехов.
— Что за
— Ну!
— Вот он и стал про себя говорить. А потом и говорит… Есть на Москве корчма — ее какой-то Федька Беспалый держит…
— Федька Беспалый? — перебил Терехов, — да ведь это — дворовый покойного князя Огренева. Вор окаянный! Савелий сказывал…
— Да постой, дай кончу! — остановил его Андреев. — Так, слышь, к этому Федьке скоморохи мальчика привели и продали. Мой-то немец видел, а на другую ночь скрал его. Говорит, Федька-то этот ребят для нищих держал.
— Ну?
— Ну, немец-то скрал его да к другим немцам свел. Мальчик теперь у них там, на Кукуе.
— Обасурманили мальчика?
— Зачем? Я к тому, что, может, это — княжий сын и есть!
— И то! Ах ты, Господи! Слышь, Семен Андреевич, расспроси ты своего немчина, как да что, и пошлем к князю нарочного.
— Беспременно! Ради этого я и прибежал к тебе. А только одно: зачем скоморохов ты отпустил и дьяк им мирволил? Нет, вот что скажи мне!
— Да откуда ты знаешь это?
— Откуда? Мой мальчишка видел, как скоморохи уходили. Сели они у нас под садом, один и бает: "Спасибо дьяку, мигнул. Ляпнули бы что о Москве, повесили бы на дыбе"; другой ответил: "Надо полагать, Злоба какую ни на есть важную отписку посылал с нами". Ишь, куды завернул. Подумать надо, боярин! Может, здесь и измена есть какая. Лях не дремлет!
Терехов задумался.
— А что! Пожалуй, кто-либо и мутит. Ну а как же с князем-то? А? — вспомнил он.
— Послать нарочного непременно надо. Хочешь, мы этого немчина снарядим и без отписки всякой.
— А и ладно задумал, Сеня! Накажи ему, да и посылай. Только послание напишем, потому князь горячий и неравно немчина с первого слова на дыбу потянет!
— И то, — согласился Андреев.
— А дьяка этого я велю в шею со двора. Неравно правда что недоброе, так беды не оберешься.
— Так пойду я, снаряжу немчина!
— Иди, иди, Сеня! Бог нам его привел, — и Терехов набожно перекрестился. — Ежели сразу на след напали, прямо чудо Божие!
— Воистину! — ответил Андреев. — Ну я пойду, а ты готовь грамотку.
— Ладно, Сеня!
Андреев ушел, а Терехов пришел в свою дальнюю горницу, достал перо и бумагу и, кряхтя, стал составлять послание своему другу.
В тот же день вечером капитан Эхе, снабженный и казной, и грамотой, ехал из Рязани на своем сильном коне в коломенскую вотчину Теряева, думая не столько о княжьем сыне, сколько о свидании с Каролиною, сестрой цирюльника.