Двор. Книга 2
Шрифт:
Полина Исаевна, которая до этого момента спала или только притворялась, потребовала, чтобы ее муж вместе с мадам Малой прекратили свои глупые споры: люди усыновили круглого сироту, одели его, обули, купили дорогой инструмент, пусть мальчик развивает свой талант, и, вместо уважения к ним, эти двое сидят-рядят, откуда взялись такие деньги. Не украл, не убил, не ограбил — какое вам еще дело!
Иона Овсеич выждал минуту, чтобы немножко продлить тишину, и спокойно, как будто самому себе, сказал: человек, когда он долго болеет, смотрит на мир другими глазами, последний пустяк становится для него самым главным, а самое главное —
Полина Исаевна закрыла глаза, из наружного угла века выступила слеза, секунду подержалась на месте и быстро закатилась в ухо.
— Дегтярь, — вздохнула Клава Ивановна, — а я тебе скажу, иногда больной лучше видит, чем мы, здоровые.
— Не путайте, — Иона Овсеич ударил кулаком по колену, — Христа ради прошу, не путайте!
Под Новый год во дворе получился сразу тройной праздник: прибыл демобилизованный старшина Степан Хомицкий, через два дня после него — сержант Иона Чеперуха, а тридцать первого числа, то есть уже в самый последний день, — лейтенант Зиновий Чеперуха со своей женой Катей, уроженкой города Улан-Удэ. Про Катю, хотя впереди оставалось еще пять месяцев с гаком, многие уже знали, что она в положении. Первого числа Иона Овсеич зашел к Чеперухам поздравить с праздником и попутно велел передать персональное поручение председателю женсовета Анне Котляр, чтобы взяла под личное наблюдение женскую половину семьи — будущую маму и будущую бабушку.
— А дедушку, — всполошился старый Чеперуха. — Дегтярь, ты забыл про дедушку.
Зиновий Чеперуха, который сидел на кровати и держал в руках свой протез, тоже заявил претензии товарищу Дегтярю, но уже не насчет шефства, а по поводу квартиры: в одной комнате, десять метров, живут две семьи, не говоря уже о предстоящем прибавлении.
— Дорогой Зюнчик, — улыбнулся Иона Овсеич, — ты не успел сойти с поезда и уже требуешь отдельную жилплощадь. А в городе Одессе разрушено две тысячи двести домов. Если бы не война…
Зюнчик перебил Иону Овсеича и сказал: если бы не война, у него было бы две ноги, как у всех людей.
— Хорошо, — ответил Дегтярь, — конкретно, что ты предлагаешь: кого-то выкинуть из квартиры и предоставить Зиновию Чеперухе?
— Зюня, — вмешался Иона Чеперуха, — дай сказать слово батьке: живи со своей жинкой у меня, сколько будет надо, а когда появится возможность, тебе дадут в первую очередь.
— Молодец, Иона, — похвалил товарищ Дегтярь. — Старая гвардия!
— И старая, и молодая в одно время, — ответил Иона и показал пальцем на свой гвардейский знак.
— Можешь спрятать его в карман, — остановила Оля, — и не сбивай людей с панталыку. Мы хотим услышать от товарища Дегтяря, есть шансы, что в этом году мой сын, который оставил свою ногу и полжизни на фронте, получит квартиру, чтобы можно было жить по-человечески, или нет шансов.
Шансы есть, ответил Дегтярь, и очень много, мы уделяем первостепенное внимание жилищному строительству, но дать точный ответ, как в аптеке, через полгода, или через год, или через два — сегодня никто не может.
Зиновий Чеперуха засмеялся:
— А как насчет жизни на Марсе, товарищ Дегтярь, есть там жизнь
Иона Овсеич ответил, что шутки бывают разные — удачные и неудачные, — не всегда получается удачно. На это Зюнчик возразил, что уши тоже бывают разные: одни слышат так, а другие — иначе.
— Перестаньте гиркаться, — сказала Оля, — я хочу получить от товарища Дегтяря ясный ответ: на когда мой сын может рассчитывать, что ему дадут отдельную жилплощадь?
Дегтярь развел руками, Зиновий грубо сказал, пусть спрячет свои руки в карман и не размахивает: нечего строить из себя высокое начальство и расписываться за всю советскую власть.
За всю советскую власть — нет, спокойно ответил товарищ Дегтярь, но за свой участок советской власти — да, и здесь никто ему не помешает, никто не остановит, даже сама смерть.
Катя Чеперуха удивилась, чего так долго разговаривать с человеком, если от него не зависит, обняла мужа и сказала: на кой сидеть в этой Одессе, где без хабара шагу не ступишь, лучше уехать в Улан-Удэ — свой дом, свое хозяйство, все свое.
— Катя, — скривилась Оля, — если вам так не нравится, никто насильно не держит, а насчет хабара я вам отвечу: пусть все так берут, как наш Дегтярь, люди давно уже забыли бы это слово.
Зиновий вскочил с дивана и попрыгал на одной ноге к столу:
— Никто не говорит, что Дегтярь — хабарник, но даю голову на отрез, что в Одессе найдется еще пара свободных квартир, надо только хорошо заплатить. А Дегтярь, если не знает или не умеет помочь, пусть лучше не расписывается за других: мы уделяем первостепенное внимание! Мы, мы! Кто мы?
Иона Овсеич попросил открыть форточку, в комнате делается жарко и сильно накурено, положил руку на плечо Зиновию и сказал:
— Дорогой Зюнчик, когда ты родился в этом доме и бегал, простите, с голой попой на улице, когда ты не хотел учиться и пропускал целые недели в школе, когда в доме у Чеперухи не хватало топлива, когда бывали перебои с хлебом, когда твоему папе обрыдло толкать свою тачку и он захотел сесть на кони в Одесском медицинском институте, который один из лучших в Советском Союзе, — всегда обращались к товарищу Дегтярю. И пусть кто-нибудь вспомнит хотя бы один случай, когда Дегтярь отмахнулся и ответил: не мое дело, устраивайтесь сами, как знаете.
Оля качала головой и вытирала краем косынки глаза, Иона дрожащей рукой разлил по стопкам бутылку сырца, себе отдельно в стакан, и поднял тост за нашего дорогого гостя, с которым мы прошли свою молодость, свои семейные годы и теперь, слава богу, встретились после такой кровопролитной войны, какой мир еще не видел и, даст бог, никогда больше не увидит.
Катя, когда опрокинула вторую стопку, немножко раскраснелась, показала двумя руками на своего тестя, который сидел в обнимку с товарищем Дегтярем, и спросила: они что — родственники или свояки?
— Катюша батьковна, — сказала громко Оля, — мы больше, чем родственники. У нас среди людей говорят: не та мать, что родила, а та — что воспитала.
Иона Овсеич поблагодарил на теплом слове, вспомнил народную пословицу: милые бранятся — только тешатся, — пожал каждому в отдельности руку и заторопился, потому что двор большой, надо успеть ко всем.
В начале первого, Иона Овсеич как раз вернулся домой и только начал стелиться, выключили свет, но луна была такая яркая, что никакого другого света не надо было.