Двойное убийство
Шрифт:
– Это, однако, интересно, – протянул коронер.
– Мы часто работаем вместе и всегда поступаем так. Смею вас уверить, что таким образом мы добивались наилучших результатов. Да, по-моему, иначе работать и невозможно.
– Это почему?! – воскликнул следователь.
– Очень просто, – спокойно произнес Ник. – При выяснении тех или иных обстоятельств дела, каждый старается доказать справедливость своей точки зрения... Получается возможность сравнивать, исключать, добавлять, исправлять и т. д. В результате – истина или, по крайней мере, очень близкое приближение к ней... Я думаю, ты, Джордж, готов и на этот раз вести беседу таким же образом?
– Не совсем, – послышался ответ. – На этот раз очень
– Согласен, – заявил Картер.
– А вы? – обратился Мак-Глусски к коронеру.
– Весьма охотно.
– Значит, я должен вначале поведать вам все, что имеется у меня в управлении по этому делу. Сейчас я изложу вам сведения из "анналов".
– Что?! Из "анналов?" – переспросил следователь. – Это что еще за пережиток?
– Нет, это не римские анналы, – засмеялся Мак-Глусски. – Анналами я называю особые списки, которые ведутся у меня в управлении о каждом лице, о котором можно предполагать, что оно, так или иначе, но столкнется с полицией: в качестве ли преступника, или его жертвы – это для нас все равно. О таком лице собираются всевозможные справки и полученные таким путем сведения заносятся в особый "личный список"... Совокупность этих листков я и прозвал анналами.
– Ага, – проговорил коронер. – И эти анналы...
– Вот они, – открыл инспектор шкаф, все полки которого были заставлены книгами, из которых каждая была гораздо толще, чем гроссбух любого банка. – Здесь все книги по алфавиту... Листки со сведениями налепляются на чистые страницы и для каждого, занесенного в книгу лица, отводится несколько таких страниц, чтобы иметь возможность пополнять сведения.
– Значит, – поморщился следователь, – мои "анналы" наверное у вас есть, так как я очень часто имею дело с полицией?
– Само собою разумеется, – засмеялся Мак-Глусски, – и, уверяю вас, вы очень удивились бы, узнав, что нам известно очень многое из вашей жизни, неизвестное даже вашим лучшим друзьям. Однако, это все между прочим. Нас интересует в настоящее время Адель Корацони.
– А у вас есть ее "личный листок?"
– О, да. У нее занято даже три страницы. Слушайте.
Проговорив эти слова, инспектор взял одну из книг, некоторое время перелистывал ее и, наконец, заложив пальцем одно место, как-то странно взглянул на Картера...
– Вы готовы слушать? – спросил он.
– Да, да. Пожалуйста. Я весь внимание.
– "Адель Корацони"... – начал чтение Мак-Глусски, – "родилась в 1881 году, в Испании, в Мадриде... Дочь тореадора, известного под именем Эль Кузилло аль Корацони. Этот Кузилло убит быком во время представления в Севилье. Дочери было в то время восемь лет... К числу наиболее любимых публикой фокусов Карацони принадлежал следующий: после того, как с арены удалялись пикадоры и бандерильосы, он появлялся в качестве матадора и прима-эспады с дочерью на руках. Малютку он сажал на левую руку, в которой держал и красное сукно, которым раздражал животное... Бесстрашие девочки, происходившее, может быть, и оттого, что она не понимала всей силы грозившей ей опасности, всегда приводило публику в неистовый восторг. Этот безумный фокус и был причиной гибели матадора, так как он, промахнувшись, заслонил собой свою дочь и был подброшен разъяренным животным. После смерти Корацони, девочку принял к себе один из его друзей, по профессии также матадор... Когда выступление матадора с девочкой на арене цирка было запрещено, принявший сироту совершенно перестал ею интересоваться и девочка на некоторое время бесследно исчезла. Только через семнадцать лет она вновь появилась на горизонте, но уже в качестве жены какого-то парижского актера. Красавица-жена служила приманкой для простаков, которых обирал ее муж и надо полагать, что ее деятельность в этом направлении была очень плодотворна, так как актер, известный под фамилией Аттила ле-Февр, очевидно, вымышленной, быстро разбогател и переселился в дивный замок, где и жил, окруженный роскошью... В октябре 1899 года ле-Февр был найден в постели мертвым, с кинжалом в груди. Вдову актера арестовали, но ей удалось блестящим образом доказать свое alibi и она была отпущена. Полиция, все-таки, убеждена, что она, по меньшей мере, сообщница убийцы, а потому и прислала в Нью-Йорк выдержки из судебных актов. Два года назад она появилась здесь и с тех пор безвыездно живет в купленном ею лучшем доме из всех, помещающихся на Медисон-Авеню".
– Значит, она была очень богата? – вставил коронер.
– Да. По наследству ей досталось все состояние мужа, около... – Мак-Глусски заглянул в книгу и добавил, – около шести миллионов франков, то есть около миллиона долларов.
С этими словами полицейский инспектор захлопнул книгу и продолжал, уже от себя:
– Затем в моих анналах идут мелкие, не могущие нас интересовать сведения... Здесь мы найдем маршруты поездок, знакомства и т. д. За все время своего пребывания в Нью-Йорке, она ничего не сделала такого, что могло набросить на нее тень. Она жила, как все богатые женщины, могущие свободно распоряжаться собой.
– У нее не было любовников или, так называемых "интимных" друзей?
– По-видимому, нет, – пожал плечами Мак-Глусски. – Ни интимных, ни даже простых друзей у нее не было.
– Но, ведь, была же у нее хотя бы прислуга? – осведомился следователь.
– Да, была. Всего две женщины – горничная и кухарка, – пояснил Мак-Глусски.
– Где же они теперь?
– Под одной крышей с нами, – засмеялся инспектор. – Получив известие об убийстве, я, конечно, поторопился арестовать их. Это, к тому же, было очень нетрудно.
На лице Ника Картера играла загадочная усмешка.
– Я так и знал, Джордж, – проговорил он.
– Вы уже допрашивали их? – спросил коронер.
– Конечно.
– Что же они говорят?
– Ничего, – покачал головою Мак-Глусски. – Мне кажется, что они, правда, ничего не знают об убийстве. Я им верю; по крайней мере одной из них, хотя не имею причин сомневаться в словах другой. Я, конечно, еще раз допрошу их, так как не успел этого сделать как следует, но допрошу уже после нашего совещания.
– Почему? – изумился следователь. – Не лучше ли допросить их сейчас? Если их прижать как следует в угол, то мы, пожалуй, получим важные сведения.
– Я склонен думать то же самое, – заявил инспектор, – но все же считаю, что время еще не пришло. То, что они скажут, может сбить нас и навести на ложный след. Я убежден, что они не знают о преступлении.
– О мисс Корацони вам ничего неизвестно, кроме того, что вы прочли из анналов?
– Ничего. Я прочел все существенное.
– Ее жизнь в Нью-Йорке, – спросил следователь, – была, значит, безупречна?
– Вполне, – последовал ответ.
– В ее характере не было ничего странного?
– По крайней мере, я ничего не знаю.
– Мне говорил мистер Картер, – произнес коронер, – что убийство совершено не в самой спальне, а в смежной с ней комнате, и труп уже потом был посажен в кресло. Какого вы мнения по поводу этих соображений?
– Вполне с ними согласен.
– Относительно того, каким способом было совершено убийство, мистер Картер ничего не говорил мне. Он, вообще, держался в стороне, словно дело его совсем и не интересует. В пальцах левой руки покойницы я нашел баночку, очевидно из-под яда, но в ней осталось слишком мало для того, чтобы можно было, хотя бы по запаху, определить, с каким именно ядом имеем мы дело. Вскрытие трупа назначено на завтра, но я думаю, что и оно ничего нам не даст. Ваше мнение, инспектор?