Двойняшки для Медведя
Шрифт:
Не было и всё тут.
Повисшее за столом молчание не напрягало. Вперившись друг в друга пристальными взглядами, мы с Ильиным ещё минут пять играли в гляделки. Пока друг не вздохнул шумно и не чертыхнулся, растрепав волосы рукой:
— Мля, я отказываюсь воспринимать это на трезвую голову. Серьёзно, каким макаром мы перешли от того какой ты чудак на букву «эм» к розовым соплям и прочей идиотской хрени?!
— Это была твоя инициатива, — я пожал плечами, игнорируя внезапное чувство облегчения, накрывшее меня с головой. Кто бы мог подумать,
— Да, и она поимела меня со всем прилежанием, — скорбно вздохнув, Игорь махнул рукой, подзывая официанта. — Сейчас мы выпьем, а потом я всё-таки расскажу тебе, какой ты идиот. Авось придумаем, как спасти твою задницу… Ну или похороним её окончательно, да.
Усмехнувшись собственным мыслям, этот идиот нетерпеливо ударил ладонью по столу, недовольно гаркнув на весь бар:
— Эй, официант! Можно вас на минуточку?!
Глава 11
Ирина
— Ненавижу тебя, Потапов. Не-на-ви-жу…
Слова падали свинцовыми каплями в тягучей, вязкой тишине. Она была привычной и родной, как и одиночество, окутавшее меня мягкой шалью. И это уже не пугало.
Вздохнув, я машинально сменила бодрый, ритмичный трек в наушниках на что-то новое. И с толикой сожаления посмотрела на пустующую койку у соседней стены. Анька, моя случайная соседка по палате, загремела в соседнее, инфекционное отделение и я, впервые за всё время, проведённое в больнице, получила возможность разобраться в себе хоть немного.
Возможность принять тот удивительный факт, что два дня назад я вышла замуж за своего бывшего. За того человека, которого поклялась никогда больше к себе не подпускать. И я не могла отрицать, что всё это меня раздражало, и, чего уж там, нервировало, но…
Я старательно отгоняла от себя все мысли и рассуждения. Закрывшись в палате, я сидела на подоконнике и машинально вертела кольцо на безымянном пальце. Уставившись невидящим взглядом на шумную улицу за окном, я криво улыбалась и скользила пальцами по тонкому ободку металла.
И не думала, ни о чём. Вопреки логике и голосу здравого смысла.
Ещё один глубокий, почти неслышный вздох. Я прикусила губу, уткнувшись лбом в край рамы. В голове царила блаженная пустота, а сердце наконец-то билось спокойно, ровно, мерно. Как будто, всё было действительно хорошо, как будто ничего и не случилось, и мне не о чем было волноваться, совершенно. И знаете что?
Я наслаждалась этим. Откровенно и нагло наслаждалась таким зыбким ощущением гармонии, спрятавшись от мира и себя самой. Притворившись, хотя бы на один день, что это всё не про меня, что я подумаю об этом завтра. А здесь и сейчас нет никого кроме меня.
Ни-ко-го. И это было волшебно.
Тихо хмыкнув, я провела пальцем по запотевшему от моего дыхания стеклу, нарисовав кривое сердечке. И тут же стерла его ладонью, давя острое чувство недовольства, тлевшее где-то в глубине души. Жаль, что нельзя замерев вот так, остаться навсегда в этом блаженном состоянии. Чтобы не хотелось думать, вспоминать, анализировать, что-то решать. Чтобы я просто могла сидеть вот так, вздыхая острый запах прошедшего дождя и беззвучно шептать. Повторять снова и снова, дуэтом с песней, игравшей в старом плей-листе, о том, что «счастье любит тишину».
Жаль, очень жаль…
— Зачем ты вернулся, а?…
Вопрос сорвался с языка против моей воли. И прозвучал даже на мой вкус слишком жалобно и отчаянно, а грудь вдруг обожгло противоречивыми, совершенно неуместными эмоциями. Но подумать об этом я не смогла.
Или просто не успела. Громкий стук в дверь разбил на мелкие осколки царившую вокруг атмосферу покоя и тишины, оставив странное ощущение фантомной боли в сердце. И как бы мне не хотелось обратного, но пришлось всё же расстаться с этим уютным одиночеством и обманчивой иллюзией защиты. Той самой, что так чудесно прятала меня от реальности, пусть и так недолго.
Шмыгнув носом, я вытерла ладонью мокрые щёки и положила телефон на подоконник, гася экран со слайд-шоу из фотографий моих малышей. И хрипло выдохнула, аккуратно спустившись со своего импровизированного насеста:
— Да! Входите!
Наверное, стоило подойти и открыть дверь. Но привыкнув к тому, что здесь закрытая дверь всего лишь формальность, я честно ждала целую минуту. Стояла, неловко переминаясь с ноги на ногу, и с тоской думала о том, что снова забыла про тапочки. Холодная плитка уже привычно обожгла голые ступни, и я сама себе теперь напоминала цаплю. Испуганную цаплю, когда вместо того, чтобы всё-таки зайти в палату, неизвестный гость снова постучал. Требовательно так, настойчиво и до мурашек на затылке непривычно.
— Да открыто же, — я недовольно вздохнула, прислушиваясь к монотонному гулу, наполнявшему больницу и днём, и ночью.
Где-то врач отчитывал больного, бухтела санитарка в коридоре, а на посту дежурной посмеивались медсёстры, обсуждая очередную великую сплетню. Это было так знакомо, так привычно, что стянувшее внутренности волнение внезапно отступило, позволив мне вздохнуть свободнее и расправить плечи. И досчитав до пяти и обратно, я всё же добралась двери, решительно её распахнув. Да так и застыла на месте, столкнувшись буквально нос к носу с…
— Привет, можно?…
Голос Потапова всё ещё был таким, каким я его помнила: хриплым, обволакивающим, родным и одновременно таким чужим. Его тёмно-синие глаза смотрели на меня чуть смущённо и с явным беспокойством. А ещё он улыбался, криво и слегка неуверенно, но так, что сердце вновь сбилось с ритма и щёки запекло от накатившего внезапно смущения.
Всё же… Чтобы между нами не было, чтобы не произошло, глупо отрицать то, как меня тянуло и тянет к этому мужчине. Болезненно и совершенно неуместно, ненужно и горько, но бежать от себя мне больше не хотелось. Хватит, набегалась уже, устала.