Двуединый
Шрифт:
— Мм. Я слышал, что тебя лечили три года.
— На самом деле гораздо дольше. Три года прошло, прежде чем в мою медицинскую карту поставили отметку «состояние стабильное, угрозы не несет». То, что мой разум уцелел, вовсе не означает, что Диана куда-то исчезла или что я полностью избавился от проблем ментального плана. Три года, о которых обычно говорится, потребовались на то, чтобы научиться скрывать существование моей подруги: не говорить о ней, не делать странных действий, не выглядеть подозрительно. На то, чтобы полностью упорядочить
— М-да, — пробормотал Штефан. — Так ты еще и психо, получается? А какой ступени?
— Если брать официальную классификацию, то первой. А если нет, то не знаю. Упорядочивание разума и, как следствие, абсолютная память являются четким признаком четвертой ступени. Но я абсолютно неспособен воздействовать на окружающих, что является обязательным признаком второй.
— Еще и абсолютная память. Ладно, хоть в мозгах не копаешься. А Диана, о которой ты говорил, она сейчас по-прежнему в твоей голове?
— Да.
— То есть у тебя раздвоение личности, и ты, считая себя Дианой, можешь мочить всех, как тех вчерашних парней?
— Нет. Я — это я, а Диана — это Диана. Я могу попросить ее сделать что-то и позволить контролировать мое тело. Никаких изменений в моем разуме при этом не происходит.
— То есть она вроде как отдельный человек, сидящий в твоей голове?
— Да.
— А не боишься, что однажды она захочет контролировать твое тело?
— Не боюсь. Такое просто невозможно. Даже если не принимать в расчет тот момент, что я «главнее» в управлении телом. Диана просто не захочет. С точки зрения обычного человека, она очень ущербная личность: у нее есть эмоции, некоторые инстинкты, жажда познания, но нет желаний.
— Проклятье, ну и каша у тебя в голове, — выругался Штефан.
— А я никогда и не утверждал, что нормальный.
— Ты нормальный. Поверь мне. Я знал одного парня, который считал, будто растения хотят его смерти. Вот он был ненормальным. А когда на одной операции мы наткнулись на трентов, этот псих единственный не получил ни царапины. Так что пока девчонка внутри головы не мешает тебе жить, все в порядке.
— Интересный взгляд на вещи. Я его обязательно изучу.
— Изучи. Но я бы на твоем месте плясал от счастья. Быть единственным выжившим — огромное достижение.
— Я не единственный. Есть еще, — просветил я его. — Многих действительно умертвили, когда состояние их разума отошло слишком далеко от нормы. Но кое-кто почти справился. Пару лет назад таких было трое.
— То есть ты не уникален?
— Если ты имеешь в виду Диану, то уникален. У всех выживших, кроме меня, крайне плохая социализация и различные умственные расстройства. Впрочем, последнего я тоже не избежал. Я полагаю, что на самом деле разница между нами сильно зависит от условий содержания в течение прошедших лет. Если бы я вырос не под опекой матери, а в лаборатории и военных лагерях, как остальные, то, возможно, не сильно бы от них отличался.
— Угу. Ну в общих чертах я понял. Тебя держали дома в прекрасных условиях, но взаперти. Лет десять. А ты в это время читал книги. И наверняка что-нибудь вычитал. Судя по тому, какими умными словами вы постоянно бросаетесь с Мелисандой, в магии ты тоже разбираешься. Однобоко и на уровне четвертой ступени. Как с психо. — Штефан усмехнулся.
— Да, — просто ответил я.
— Что «да»? — переспросил он. А потом, видимо, до него дошло. — Ты серьезно?
— Разумеется, серьезно. Правда, официально мне могут присвоить разве что первую ступень.
— Демоны! — выдохнул он. — Еще и ходячая артиллерия. Бац огненным шаром, и в драку лезть не нужно.
— Нет. Я же говорил, что как с психо. Более-менее нормально я разбираюсь только в системах защиты. — Про магию наблюдения я решил ему не сообщать. Просто на всякий случай.
— Тоже ничего. Проклятье, целый кладезь умений. Тобой можно диверсионный отряд заменить. Генералы на части рвали бы, не будь ты аристократом.
— Мне более чем хватает внимания мамы. Тоже генерала, кстати.
— Обереги Совершенство меня от таких знакомств. Мне одного Виванова хватило.
Мы некоторое время болтали ни о чем: я — отходя от нахлынувших воспоминаний, а Штефан — над чем-то размышляя.
— Проклятье, — выругался он, наступив в особо глубокую лужу. — Абель, как ты можешь любить прогуливаться, когда на улице такая погода?
— Нормально, — пожал плечами я. — Мне так думается лучше.
— А мне лучше думается в тепле. Если бы не такая прорва лишних ушей у тебя дома, то я бы уж точно не шлепал по лужам.
— Ради тебя мы могли бы проехать оставшуюся часть дороги в карете. Секретных разговоров все равно больше не предвидится, — решил я пойти на уступки.
— Ты обо мне слишком плохого мнения. Еще как предвидится. — Штефан мрачно пнул лужу.
— Тогда я весь внимание. Чем раньше закончим, тем раньше поедем.
— Угу, — согласился он. — Я вчера прикинул, как можно использовать твои таланты. Потом навел кое-какие справки. Так что если ты хотя бы вполовину такой же хороший диверсант, как боевик, то я знаю один способ достать деньги. Много и почти сразу. Ну по моим меркам много.
Я задумался. Ни драться с кем-либо, ни прокрадываться куда-нибудь не хотелось. Даже очень не хотелось. Но похоже, это был единственный способ войти в дело на равных долях со Штефаном, вместо тех двадцати процентов, которые он предлагал мне за покровительство и помощь в планировании. Так что соглашаться придется.
— Пятьдесят на пятьдесят? — поинтересовался я у него.
— Семьдесят на тридцать, — уточнил Штефан. И добавил: — Семьдесят — тебе.
В альтруизм своего товарища я не верил. И если он собирался оставить себе только тридцать процентов, значит, и пользы в предстоящем деле от него будет максимум на треть.