Дьякон Кинг-Конг
Шрифт:
«Вали уже, – думал Джет. – Давай, давай!»
Пожилая пуэрториканка проводила взглядом сестру Го, потерла нос, почесала под мышкой, бросила горящий взгляд на окруживших теперь Димса наркоманов, сказала в его сторону что-то по-испански – Джет предположил, что ругательство, – и наконец отправилась восвояси.
А старик все наступал. Три метра. Улыбнулся Джету, проскользнув мимо него и обдав перегаром, потом втиснулся в кружок героинщиков вокруг Клеменса, скрылся из поля зрения за плечами нервных наркоманов, клянчивших первую дозу дня.
Страх Джета разросся до паники. Какого хрена удумал старый дурень? Его же пристрелят.
Джет в ужасе, с колотящимся сердцем, ждал грохота.
Ничего.
Джет забрал швабру от флагштока и, толкая ее в сторону кружка, напустив на себя беспечный, рассеянный из-за уборки вид, подбирал мусор с земли, зная, что обычно бдительный Димс не обратит на него внимания, раз он тоже клиент. Подобравшись к компании, Джет задержался завязать шнурок, положил швабру на землю. С этой точки – у земли и меньше чем в трех метрах от круга – он видел через тела, что творилось между Димсом и стариком. Димс сидел на спинке скамьи, поглощал свой сэндвич, болтал с одним из парней, смеялся вместе с ним. Никто не заметил, как над ними навис Пиджак.
– Димс? – подал голос старик.
Клеменс поднял взгляд. Казалось, он удивился, увидев, что перед ним пошатывается старый пьяница.
– Пиджак! Здоров, кореш. – Он укусил сэндвич, сочащийся майонезом и помидорным соком. Рядом с Пиджаком Димсу всегда было не по себе. Волновали не бухло, бравада или нотации насчет наркотиков. Скорее воспоминания, не такие уж давние, как теплыми весенними вечерами на бейсбольном поле Пиджак отбивал высоко в воздух его мячи; это Пиджак научил Димса швырять с разворота на домашнюю базу со ста метров. Это Пиджак научил его подавать, вкладывать вес в заднюю ногу, когда раскручиваешься, вытягивать руку, когда с силой посылаешь мяч в цель, правильно его держать для крученой подачи и доводить движение ногами, чтобы вес и сила уходили в мяч, а не в плечо. Это Пиджак сделал из Димса бейсбольное дарование. Он играл на зависть белым ребятам из бейсбольной команды средней школы Джона Джея, дивившимся, что скауты колледжей рискуют жизнью и конечностями, чтобы отправиться на вонючее грязное поле Коз-Хаусес посмотреть, как подает Димс. Но то были другие времена – когда он был мальчишкой, а его дедушка был еще жив. Теперь он мужчина, девятнадцати лет, и ему нужны деньги. А от Пиджака – только головная боль.
– Ты чего больше в мячик не играешь, Димс? – сказал Пиджак.
– Мячик? – переспросил Димс с полным ртом.
– Ну да. Бейсбол, – сказал Пиджак, пошатываясь.
– У меня теперь игры посерьезнее, Пиджак. – Димс подмигнул своей дружине и второй раз откусил от сэндвича. Пацаны рассмеялись. Димс умял еще кусок, почти не глядя на Пиджака, сосредоточившись на капающем бутерброде, пока Пиджак таращился на него и осоловело моргал.
– Серьезнее бейсбола ничего не бывает, Димс. Кому знать, как не мне. Я же главный по бейсболу в нашем жилпроекте.
– Твоя правда, Пиджак. Ты спец.
– Лучший судья на районе, – гордо сказал Пиджак, пошатываясь. – Это я приношу сыр. Не Петр. Не Павел. Не Иисус. Я. Это я приношу сыр, понятно вам? И тебя я, Димс Клеменс, с поля не отпускал, уяснил? Потому как это дается тебе лучше всего. Так чего ты больше не играешь в мячик?
Клеменс, вцепившись обеими руками в огромный сэндвич, усмехнулся и сказал:
– Г’ван [8] , Пиджак.
– Ты не ответил. Я тебя наставлял на божью стезю, сынок. Я тебя учил в воскресной школе. Я тебя учил игре.
8
G’wan – слово, проникшее из ирландского диалекта английского языка в ямайский. Имеет
У Димса пропала улыбка. Теплого света в карих глазах как не бывало; его сменил темный и отсутствующий взгляд. Димс был не в настроении для стариковских бредней. Длинные темные пальцы напряженно сжали сэндвич, выдавив белый майонез и помидорный сок прямо на руки.
– Чеши отсюда, Пиджак, – сказал он. Облизал пальцы, снова укусил сэндвич и шепнул что-то смешное пацану на скамейке рядом, отчего оба фыркнули.
Тут Пиджак отступил и спокойно полез в карман.
Джет – в четырех шагах, все еще на корточках, с руками на шнурках – засек движение и произнес слова, которые в итоге спасут Димсу жизнь. Он заорал:
– У него ствол!
Клеменс с полным ртом тунца инстинктивно повернул голову на крик.
Тут Пиджак выстрелил.
Пуля, нацеленная в лоб Димсу, прошла мимо и только срезала ухо, после чего звякнула позади на асфальте. Но из-за силы выстрела Димсу показалось, будто ему оторвало голову. Его опрокинуло со скамейки, и кусок сэндвича забился в глотку, так что он подавился.
Димс приземлился спиной на бетон, закашлялся, потом перекатился на живот и начал задыхаться, отчаянно пытаясь подняться на карачки, пока ошарашенные пацаны бросились врассыпную, а двор погрузился в хаос: полетели на землю флаеры, матери опрометью увозили коляски, мимо прокатился дядька в инвалидном кресле, люди в панике бежали с продуктовыми тележками и роняли сумки, кучка прохожих в ужасе мчалась через трепещущие флаеры, которые как будто были всюду.
Пиджак снова навел старый пистолет на Димса, но, увидев, как тот задыхается на карачках, передумал. Он вдруг смешался. Прошлой ночью ему снилось, как Хетти в рыжем парике орет на него из-за сыра, а теперь он стоит над Димсом, чертова штуковина в руках почему-то выстрелила, а Димс – на земле, не может вздохнуть. Тут Пиджака посетило прозрение.
«Никто, – подумал Пиджак, – не должен умирать на карачках».
Как можно быстрее старик перемахнул через скамейку, оседлал Димса, стоявшего на четвереньках, и, так и не выпуская пистолет из кулака, провел прием Геймлиха.
– Это я узнал у одного паренька в Южной Каролине, – прокряхтел он с гордостью. – У белого. Доктором стал.
Зрелище для свидетелей на площадке, на ближайшей улице и во всех – трехстах пятидесяти – окнах во двор вышло не очень. На расстоянии виделось, будто жестокого наркобарона Димса Клеменса имеет на четвереньках, как псину, старик Пиджак в своих старых костюме и шляпе.
– Жестко он его трахнул, – сказала потом мисс Изи, когда пересказывала происшествие завороженным членам Пуэрто-риканского общества Коз-Хаусес. В общество входило еще только два человека – Элеонора Сото и Анджела Негрон, – но историей они прониклись, особенно моментом, когда Димс сплюнул остатки сэндвича, точь-в-точь смахивавшие, по словам мисс Изи, на два крошечных белых яичка ее бывшего супруга Хоакина после того, как она вылила на них теплое оливковое масло, застав того храпящим в объятьях ее кузины Эмелии, приехавшей погостить из Агуадильи.
Перепихон длился недолго. У Димса везде на шухере стояли свои, в том числе на крышах четырех корпусов вокруг двора, и они перешли к делу. Дозорные с крыш корпусов 9 и 34 бросились к лестнице, а два дилера Димса, которые смылись после выстрела, опомнились и двинулись на Пиджака. Даже пьяный, он их заметил. Отпустил Димса и быстро вскинул большущий ствол 38-го калибра. Пацаны снова сбежали, в этот раз окончательно, скрывшись в подвале ближайшего корпуса 34.
Пиджак смотрел им вслед, снова вдруг смешавшись. Все еще со стволом в руке он обернулся к Джету, который стоял в трех метрах, уже выпрямившись и застыв со шваброй в руке.