Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках
Шрифт:
– Значит, не голодный был, – рассудила Манька задумчиво. – Слезы и умасливание пяток на голодный желудок не радуют. По большому счету, падшая женщина свою зарплату отрабатывала, ее для того и позвали, а Симоне мыть чьи-то пятки не с руки, у него от другого дела доход. На месте Симона я бы взяла бы всех этих мытарей, да и выставила вместе со Спасителем, чтобы шел к падшим женщинам и сам бы им платил.
– Тьфу ты, невозможно разговаривать с дураками! – в сердцах бросил кузнец. – Вот ты, а вот обозначенная поганым твоим ртом грешница… Не ищет она оправдания греху, но знает и не противится, а еще знает, что молятся в земле за нее все свидетели, и любой грех только приближает ее к святости. А твои грехи в тайне, но на виду, ибо свидетели
– Как это? – окончательно запуталась Манька. – То я безгрешная скотина, то греха не ведающая… Так есть грех или нет? – решительно вопросила она.
Объяснять убогой тайный смысл послания Учителя к ученикам было бессмысленно, но истина так и перла из кузнеца «счастья» наружу.
Дядька Упырь тяжело вздохнул.
– Незамысловатая жизнь твоя закончится скоро… Скоро, Маня, скоро, – позлорадствовал он. – И горе, и радость – все в юдоли земной останется. А когда разверзнется пред тобой геенна огненная, возопиют к Господу от земли свидетели, кто в тайне, и кто явно, и поймешь, как много было в этом мире проклинающих тебя. Ты думаешь ты одна и их нет, а они с тобой, и уже сказали свое слово, которое стало твоей плотью. Ни отца, ни матери у тебя, и душа обличает всеми ими. Разве заботится о тебе Господь, как о птице небесной, давая что пить и во что одеться?
– Нет, наверное, – задумчиво согласилась Манька. – Все кровью и потом зарабатываю. Так ведь еще и не платят! – возмутилась она.
– Вот именно! – снова позлорадствовал кузнец. – Закрыл человек глаза – и не помнит тебя. А человек, который грех свой, соделанный в тайне, знает явно, приготовил себе на Небесах белые одежды, а посему ублажает себя плодами посева своего в Царствии Божьем, ибо поставил его Господь Царем земли за разумение и дает ему по неотступности. По неотступности, Маня, по неотступности! Не спрятаться и не скрыться человеку от избранного, и никому не дано переступить через нужды его. И помнят его, и славят, и нуждаются в нем, а если есть нужда в Благодетеле, пожалеют ли отдать ему последнее? А Господь разве не человек? Пришел человеком и человеком вознесся на Небо, когда такие, как ты, в грехе и не ведающие о сем, обрекли его на смерть. Тоже праведниками себя мнили, по себе мерили. А иногда, Маня, когда говорят, что перед тобой Помазанник Божий, просто верить положено, усмирив гордыню. «Как так, да разве может другой человек быть выше меня?» – думаешь ты. Может. И выше. По плодам узнаете их. Те плоды, что ты собираешь, любому будут в тягость, никто твоей жизнью не соблазнится, а такие, как у Благодетельницы Нашей, единицам даются. Так выше ли ты Помазанницы, которая есть Свет и Разумение? А там, на Небесах, плоды в десять раз больше даются. Было у Матушки Нашей одно царство, а будет десять, было у меня одно крепкое хозяйство – а там будет десять. И гордыня твоя нам как грязь – плюнуть и растереть!
– Это что же… и тут ад, и там будет ад? – всполошилась Манька. – Тут меня раздевали, и там покоя от грабителей не будет? Тут Благодетели измывались, и там будут кровушку пить? И слова не скажи? – ахнула она, внезапно узрев упыреевскую истину. Был у Упыреева один дом, а будет десять, была у нее одна гнилая сараюшка – и тоже десять? Уж лучше сразу дровами, а то ведь пилить и колоть там будет некому. Да зачем ей гнилые дома, в которых жить нельзя?
– А как же свидетельства, что там свет, родственники? Что помогают иногда?
– Тьфу на тебя! Кто тебе помогает-то? Нешто я тут одно, а там начну душой кривить? Тут люди умные, а там дураками начнут становиться? – вытаращился на нее кузнец. – Если тут в люди не вышла, кто ж там-то позволит? Мать твоя такая же была: пьянь, рвань – а все правду искала, – он осуждающе покачал головой. – Помогает она тебе?
– Нет, наверное, не помогает, – сокрушенно согласилась Манька.
И обрадовалась, затаив дыхание:
– А вы мою маму знали?
– Да кому эта потаскуха подзаборная нужна, прости господи? – воззрел кузнец ярый прожигающий взгляд из-под сдвинутых бровей: – Так не гневила бы ты Бога, Маня, приняла бы судьбу со смирением. Неча на Бога кивать, когда рожа крива.
– А какая у меня судьба? – шмыгнув носом, спросила Манька напрямую. Уловиться на хитросплетения господина Упыреева она не торопилась. Хоть и предсказатель он был еще тот, честность его вызывала сомнения. Если и был кто проклинающий ее на земле, то он первым стоял на очереди. Может, хорош тот Господь, который возьмет его в свидетели, да только не ее это Господь. Страшно с такими, кровью отмытыми. Заковал ее в железо, а кто повинит его? Дурак Господь и бельмо на глазу, если обман не видит? Ну, наберет Упыреевых в рай, и Свет стал Тьмою, тогда уж лучше в ад. – Вам, дяденька, есть за что любить Благодетельницу, а мне от нее какая польза, если мелет языком, как сорока над трупом, да так мелет, что за длинный язык не поймать. Вранье все, от первого до последнего слова. Замылить глаза людям – вот и вся праведность.
От ее слов кузнец побагровел.
– Искра Божья – Благодетельница наша, денно и нощно печется о благе подданных – и оттого ей Царствие Божье. Случись что, весь народ на колени встанет, чтобы молить Бога за ее здравие, – зло процедил он сквозь зубы. – А перед тобой одна дорога: как попадешь в Царствие Небесное – гореть в геенне огненной. Ты, вон, хоть в петлю залезь – люди только перекрестятся, что избавил Бог от беды. Вот и не обременяла бы людей-то. Иди, Маня, иди. Свет – он всегда в конце туннеля, а после покажи мне, а то мы дураки тут, не видим, не знаем, – и внезапно спохватился: – Ой, да, Маня, ты ж за навоз-то не расплатилась! – вышел, грубо схватил за руку, вывернул запястье, достал из кармана отложенные на дорогу деньги, отсчитал незакрытый долг. – И не пачкай штакетник! —отодрал ее стиснутые пальцы от забора, грубо толкая к дороге. – Иди-иди! – махнул рукой.
– Печется… – проворчала Манька, удаляясь от дома Упыреева. – Если печется, почему живу хуже всех?
Чувствовала Манька, лицемерит господин Упыреев, зловеще прозвучали его слова, и хищный взгляд уловила, но сама знала, как-то неправильно она любит Спасителя Йесю.
А как любить, если отдачи нет?
Бог живым должен быть, страшным в гневе, щедрым, когда правильно поступают, и чтобы объяснить мог, когда человек хотел бы, да не знает, как. Но правда в словах Упыреева все же была: ни на том, ни на этом свете не было у нее помощника и заступника, и молитвы ее никто не слышал.
Бога Манька уважала, но помощи не ждала. Не видела она Его промеж людей, и на мучения ее Отец Небесный взирал равнодушно. Разве что перед сном, убивая тяжелые мысли, внушал глупую надежду: «Маня, понимаю, в глазах песок и соль сыпалась на рану, но теперь усни, а завтра будет новый день…»
Казалось, теплый голос в мысли шел издалека, легкий, как ветер. Может, и не было его, может, придумывала она, чтобы себя успокоить.
И разве этот голос принадлежал Господу Йесе?
Местный представитель Спасителя, иерей Свекл, запретил слушать его, обозначив дьявольским наущением, и она не понимала почему, вроде мысль была здравая.
Впрочем, иногда следующий день оказывался хуже предыдущего…
В церковь она принципиально не ходила, протестуя против несправедливости. Однажды Святой Отец запретил хоронить на кладбище измученную жизнью и изувером-мужем женщину, как самоубийцу, а спустя неделю тот же Батюшка простил изуверу грехи, причастил, побрызгав святой водой и помазав душистым маслом… – и выразил соболезнование!
Поведение Отца Свекла оскорбило ее до глубины души. Разве он собственник кладбищенской земли, чтобы отказать покойнику? Разве он судья, чтобы грехи изуверу прощать? И как он может быть уверен, что Бог простил, если Бог об этом ни словечком не обмолвился?