Дьявольская Королева

Калогридис Джинн

Я, дрожа, вернулась в свои апартаменты, но спустилась вечером на официальный ужин. Герцог Анжуйский инструктировал командиров. Карл был так расстроен, что лег в кровать. Марго присоединилась к мужу: они сидели у постели Колиньи.

Трапеза была невеселой. Из-за ранения адмирала развлечений в тот вечер не устраивали. С десяток собравшихся ноблей угрюмо молчали. В отсутствие слов громко звякали ложки и ножи, звенели бокалы. Я с трудом заставляла себя жевать и делала вид, что еда мне нравится.

Я тоскливо взглянула на тарелку с жареными голубями. В этот момент тишину нарушил возглас:

— Madame la Reine!

Придворный,

которого я часто видела, но имени которого не помнила — кажется, он был барон и гугенот, — остановился в трех шагах от моего стола. Охранник схватил его за локоть, но барон, высоченный и здоровый как дуб, с крупным длинным лицом, обрамленным облаком седых волос, не двинулся с места. Он мне не поклонился. Его большие желтые зубы были обнажены, но не в улыбке. Он выкрикивал мое имя, словно обвинение.

— Мы не успокоимся, понимаете? — На фоне седых волос его лицо казалось очень красным. — Не успокоимся, пока убийцы не получат по заслугам. Не успокоимся, пока не увидим их на виселице.

Охранник, тщетно пытаясь его оттолкнуть, заметил:

— Вы должны оказывать уважение королеве.

— Я не поклонюсь кровавой короне, — заявил барон. — Наслаждайтесь вашим ужином, если можете, мадам.

Он вырвался из рук охранника, повернулся ко мне спиной и покинул обеденный зал. Никто за ним не побежал, никто не кинулся за него извиняться. Несколько ноблей о чем-то пошептались друг с другом и взглянули на меня.

Я же посмотрела на трупики на своей тарелке и отодвинула их в сторону. Затем я поднялась и покинула зал, медленно, величаво, на нетвердых ногах.

Подгоняемая эмоциями, я отправилась на поиски Эдуарда. Он выходил из комнаты, расположенной под апартаментами короля. Анжу только что закончил переговоры с маршалами Таванном и Коссе и с мэром города. Я встретилась глазами с сыном и поняла: он сделал тот же вывод, что и я.

Эдуард остановился в дверях, взял меня за руку и потянул в комнату. Тихо закрыл дверь. Лампа была погашена, и он в темноте показал мне на стул у длинного стола. Я села, сын зажег спичку и поднес к фитилю.

— Все хуже, чем я думала, — произнесла я хрипло. — Меня назвали убийцей прямо в лицо. Здесь, во дворце. Мы в опасности, Эдуард.

— Maman. — Видно было, что сын пытается успокоиться и подбирает слова. — Maman…

Так ничего и не добавив, он вложил мне в руки лист бумаги, какую-то записку. Почерк был незнакомый, но явно мужской.

«Ударим на рассвете, в понедельник, — прочитала я. — С первым звоном колокола на соборе Нотр-Дам. Начнем здесь, во дворце. Карла пощадим — он публично отречется, — а его мать и брата жалеть не станем, поскольку они представляют угрозу…»

Тихо вскрикнув, я прижала пальцы к губам. Лист выпал из рук, опустился на стол да так там и остался. Я отвернулась; к горлу подступила тошнота.

Эдуард приблизил свое лицо к моему.

— Написано Наварром. Он информировал своего офицера. Послание перехватили у городских ворот. Наши разведчики доложили, что на Париж надвигаются пять тысяч гугенотов. В воскресную ночь они соберутся у городских стен.

— Нет, — вымолвила я и опустила веки.

Сын молчал, только навис надо мной. От его лица, как и от лампы, исходило тепло.

Запах флердоранжа в жаркой комнате становился удушающим. Я утратила способность мыслить. Я так любила Наварра с самого его рождения! Доверяла ему как сыну, а теперь он меня предал. Какая кровь пришла к нему в его видениях? Может, кровь моих детей и моя?

Открыв глаза, я посмотрела на руки, на кольцо с головой Горгоны. «Звезда Алгол. Арабы зовут ее Эль-Гуль — Глаз Дьявола, а китайцы прозвали эту звезду Кучей Трупов».

«Двадцать четвертого августа за два часа до рассвета звезда Алгол поднимется в созвездии Тельца. Она остановится точно против воинственного Марса. Никогда еще Франции и вам не угрожала такая опасность».

В тот день была пятница, двадцать второе.

Я подумала об огромной свите, которую привез на бракосочетание Наварр. Большая часть из них разместилась здесь, в Лувре. Военные — капитаны, генералы, бывшие товарищи по оружию, — всего человек триста.

— Я приняла его в свой дом, — прошептала я, — а он открыто привел с собой армию. Колиньи мог искренне хотеть войны в испанских Нидерландах, но Наварр прислал его нас отвлечь. Они устроили нам засаду, чтобы убить нас в наших постелях.

— Мы должны их остановить, — сказал Эдуард.

Глаза его, черные как ночь, блестели в свете лампы. Я так старалась для мира, но не знала, что мы на пороге войны.

Следующие несколько часов я провела с Эдуардом в зале Тайного совета: мы планировали нападение. По моему распоряжению сын послал к молодому герцогу де Гизу гонца с наказом: собрать людей и напасть на гостиницу, где остановился Колиньи, адмиралов и всех его командиров уничтожить. Эдуард с моей помощью отдал секретные приказы для швейцарцев, охранявших дворец и короля. Одновременно с атакой на Колиньи наши солдаты должны были застать врасплох гугенотов, спавших в Лувре.

Во избежание массовой резни мы с Эдуардом написали имена тех, кто должен был умереть, — всех командиров и стратегов. Я не желала мести, мне нужна была быстрая, пусть и безжалостная гибель тех, кто жаждал войны. В отсутствие лидеров гугеноты не могли угрожать короне и городу.

Все должно было начаться в воскресенье до рассвета, двадцать четвертого августа, когда колокол собора Сен-Жермен пробьет три часа ночи. За час до того, как демоническая звезда Алгол встанет против воинственного Марса.

Когда список жертв был закончен, я мрачно взглянула на Эдуарда.

— Мы должны сообщить Карлу. Без подписи короля стражники не согласятся исполнить столь суровый приговор.

Эдуард кивнул.

— Да, нужно склонить его на нашу сторону. Так будет надежнее.

— Но не сейчас, — вздохнула я и замолчала, когда колокол Сен-Жермен пробил полночь и пошли первые секунды в канун Дня святого Варфоломея.

На этом мы расстались. Страшное напряжение измучило обоих.

В ту ночь я не спала. Многолетние ночные кошмары превращались в действительность. Я встала с постели, придвинула к окну стул и, уставившись в темноту, слушала доносившиеся с парижских улиц гневные крики. Я вспомнила о самообладании тети Клариссы в ужасные часы перед нашим побегом из палаццо Медичи. Вспомнила жестокие слова Руджиери во время нашего последнего разговора.