Дыхание богов
Шрифт:
Жан де Лафонтен кивает головой.
– Даже если я ошибаюсь, эта идея вполне годится как начало объяснения, которое все расставит по местам, – заключает он.
Ветер усиливается, мы начинаем дрожать.
– Если бы я встретила Бога, – говорит Камилла Клодель, – я спросила бы, почему он придал человеку такую форму. Например, почему у нас пять пальцев на руке. Не четыре, не три, не шесть?
Она поднимает свою мускулистую руку и шевелит пальцами, словно приводит в действие какой-то сложный механизм.
– У
– Хороший вопрос, – говорит Густав Эйфель. – Мне кажется, что средний палец – это опора. Два других, слева и справа от него, – необходимы для его поддержки. Вероятно, такая конструкция появилась тогда, когда наши предки при ходьбе опирались на руки.
Густав Эйфель изображает гориллу.
– А что, если это вышло случайно? – говорит Мата Хари. – Что, если у нас пять пальцев просто так, без какой-то конкретной причины?
– Насколько мне известно, нет ни одного животного с шестью или семью пальцами, – говорю я.
– Рука с пятью пальцами может и хватать, и зачерпывать. Это удобно. Всего пять пальцев, и в вашем распоряжении многофункциональный инструмент, – говорит Жорж Мельес, вытягивая карту из рукава и снова пряча ее.
– Неужели наш человеческий облик действительно лучше всего подходит для развития разума? Почему голова расположена на самом верху?
Каждый высказывает свое мнение:
– Чтобы быть ближе к солнцу.
– Чтобы принимать волны из космоса.
– Чтобы дальше видеть.
– Чтобы голова была как можно дальше от земли. Там полно опасностей – змеи или, например, камни.
Камилла Клодель не соглашается с этими предположениями.
– Почему мозг расположен не в центре организма? Тогда нервная система расходилась бы от него лучами по всему телу. Если мозг расположен наверху, нервы длинные и, следовательно, хрупкие.
– Если там, на горе, я увижу Верховного Бога, – говорит Рауль, – я спрошу его, какова конечная цель развития Вселенной.
– Разнообразие, – задумчиво говорит Мата Хари.
– А почему не красота, как считал Ван Гог?
– Или сознание?
– Или развлечение? Может быть, этот мир для него как тамагочи – живой спектакль, который идет сам по себе. Иногда он наблюдает за ним, для собственного удовольствия.
Эта мысль всем кажется забавной.
– А ты, Мишель? Решил, что спросишь у Верховного Бога, когда встретишь его? – спрашивает Мата Хари.
Я думаю и наконец отвечаю:
– Я бы спросил у него: «Как дела?»
Все смеются. Я продолжаю:
– Ведь, в сущности, мы просто дети, которые обращаются к своему отцу. Мы просим игрушки, боимся, что он нас отшлепает, мы хотим нравиться ему, подражать ему. Но даже отца можно спросить: «Как дела?»
Они уже не смеются.
– Если бог жив, у него должна быть своя жизнь – вопросы, которые интересуют его, сомнения, тревоги, стремления и разочарования. Так же, как прежде, у наших смертных отцов. Мы уважали их, боялись, но нам не приходило в голову представить себя на их месте. И вот, вместо того, чтобы спрашивать Бога, чем он может нам помочь, я бы спросил его, чем я могу ему помочь.
Рауль хмыкает:
– Выслуживаешься, да?
Остальные в недоумении смотрят на меня. Я продолжаю:
– Если бы я был Богом, мне бы не хотелось, чтобы меня почитали или поклонялись мне, как идолу. Я бы хотел, чтобы меня считали… клевым. Классным папашей.
Все хохочут.
– Я бы хотел, чтобы мои подданные больше думали о том, как мне помочь, а не как меня любить.
– А хотел бы ты, чтобы тебе помогали твои люди-дельфины? – спрашивает Жан де Лафонтен.
– Да. И меня очень раздражает безусловная любовь, с которой ко мне относятся некоторые мои подданные. Они не знают меня. Не знают, почему поклоняются мне.
– На самом деле, – говорит Рауль, – тебе бы хотелось, чтобы они молились Мишелю Пэнсону и представляли тебя таким, каков ты на самом деле.
– Совершенно верно. Я бы хотел, чтобы они интересовались моим прошлым, моими сегодняшними проблемами на Олимпе, чтобы они болели за меня в очередной партии Большой игры.
Жорж Мельес кивает, улыбаясь.
– Мне тоже не по себе, – говорит Жан де Лафотен, – когда они воздвигают идолов, изображая меня с головой чайки.
Каждому из нас возносили горячие молитвы, пели псалмы, к каждому обращались с прошениями, приносили в жертву животных и людей. Мы помним наших жрецов, пророков, без тени сомнения толкующих наши мысли, как удобнее им. Мы помним так называемых еретиков, которых казнили ради нас.
Мата Хари проводит рукой по своим длинным шелковистым волосам.
– Знаете, как мой народ поступает с еретиками? Их бросают в дремучем лесу на растерзание диким животным.
– Мои сбрасывают еретиков с высокой скалы, – говорит Рауль, бог людей-орлов. – Они верят, что если бог захочет их спасти, то дарует им пару крыльев.
– Мои морские ежи, – отзывается Камилла Клодель, – бросают в воду с камнем на шее любого, кто сомневается в моем существовании. Они верят, что если бог захочет их спасти, то поднимет их на поверхность.
– Термиты закапывают еретиков живьем, – добавляет Густав Эйфель.
– Мой народ придерживается классического варианта – они сжигают отступников на костре, – говорит Жорж Мельес.
– У меня рубят головы, – говорит Жан де Лафонтен.
– И чего бы ты хотел? Чтобы они не поклонялись тебе, а были бы… твоими друзьями? – спрашивает Мата Хари.
Мои спутники снова смеются.
– Друзьями? Да. Именно так. Я за дружбу с Богом.
– Видел огромный глаз? – спрашивает Мата Хари. – Разве с этим можно дружить?