Дыхание Смерти
Шрифт:
— Разве может смертный противиться воле Богов? — строго спросил Дзио-ка. — Если ты действительно следуешь Учению, то ты не позволишь своему невежеству судить их мудрость. А твоя собственная мудрость будет заключаться в том, чтобы как можно лучше и точнее исполнить предначертанное.
— А в чем будет заключаться моя мудрость? — спросил Делви.
— Твоя мудрость должна будет помочь тебе без страха и злобы принять неизбежное, и в этом будет суть твоей битвы, — ответил Дзио-ка, — а я поступлю мудро в том случае, если не стану мешать вам своими советами. Моя мудрость будет заключаться в бездействии, — Учитель улыбнулся, но тут же снова стал серьезным, — я отдал вам столько мудрости, сколько смог, а вы взяли столько, сколько сумели в себя вместить. Как вы ею распорядитесь — решайте сами, тут я вам не помощник. Мы встретимся снова, когда будет откован меч и проснется Дыхание Смерти. И больше не спрашивайте меня ни о чем. Я открыл ровно столько, сколько позволил Ранхаодда.
В тот день Учитель действительно больше не сказал ничего. Но когда с первым попутным караваном Дзио-ка отправился домой, в далекие Закатные Земли, то вместо слов прощания он тихо сказал Дзигоро:
— Ранхаодда поведал мне в том сне, что, когда будет откован меч, оборвется еще одна жизнь.
Дзигоро не спросил ни о чем.
Он понял, что хотел сказать его старый Учитель. Понял и принял.
А вот Делви не хватило мудрости. Страх скорой смерти оказался сильнее, и однажды, побуждаемый им, он услышал зов своей древней коварной крови. И откликнулся.
Старые манускрипты с заклятиями жрецов Йог-Сагота ожили вновь под огненным взором Делви. Совсем нетрудно застать врасплох того, кто верит тебе безоглядно. В этот раз орудием Темных сил послужил тхай, напиток, заваренный Делви по древнему рецепту. Сделав всего лишь глоток, Дзигоро надолго лишился сил, а из гостя превратился в пленника. Убить его Делви все-таки не решился…
Прошло три года.
Тяжелая дверь протяжно заскрипела в давно не смазанных петлях. Человек замер. Обернулся к двери и неспешно «стек» на старую циновку, принимая прежнее положение. Поднял бесстрастное лицо.
По ступеням спускался плотный коренастый человек в богато расшитом халате и мягких туфлях с загнутыми носками. Он был мрачен. Полная физиономия выражала мировую скорбь, словно ему предстояло поменяться с узником местами на неопределенный срок. Это был его новый страж, Кошиф. Он остановился напротив и долго молчал, разглядывая мускулистое, лоснящееся от пота тело. На лицо человека он уже давно не смотрел — какая радость рассматривать маску, словно высеченную из камня.
— Я смотрю, ты не сдаешься, — произнес он наконец, видимо, устав от молчания.
Узник не проронил ни слова, продолжая смотреть сквозь внушительную фигуру в халате. Страж с шумом выдохнул.
— Ты упрям, Дзигоро, это я уже понял. Но и я упрям. Если ты думаешь, что твое упорство когда-нибудь надоест мне и я разомкну эту цепь — то ты еще больший глупец, чем я думал. У меня достаточно терпения, чтобы переубедить сотню упрямцев. Тебя сегодня уже кормили?
Дзигоро по-прежнему молчал, но его тюремщик и не нуждался в ответе.
— Кормить тебя больше не будут. Если через два дня не поумнеешь, то перестанут и поить. Потом уберут свет…
Маленькие светлые глаза впились в неподвижное лицо пленника, надеясь отыскать признаки страха или неуверенности, но с таким же успехом они могли ощупывать серый камень за спиной Дзигоро.
— Тьфу! — сплюнул тюремщик, — говорил хозяину: одна морока с тобой. Я ведь исполню то, что обещал и все твои хваленые Силы тебе не помогут.
Узник по-прежнему молчал, но темные брови его шевельнулись в изумлении.
— Честное слово, ты мне нравишься, и я бы давно отпустил тебя, — со вздохом проговорил тюремщик, — но ведь хозяин выпустит мне потроха и сварит похлебку для своих жутких тварей. Он дал мне три луны сроку, чтобы сделать тебя покладистым, и, право, лучше бы тебе подчиниться. Сделай ты этот меч, пусть хозяин замкнет его у себя в Башне каким-нибудь заклятьем покрепче, и ты свободен. Подумаешь, Ранхаодда не разрешает прикасаться к оружию. Я слышал, твой Бог добр. Он тебя простит. Мне не слишком-то хочется показывать тебе, на что я способен. Да, честно говоря, я и сам не горю желанием это узнать.
Тюремщик горестно вздохнул, глядя на Дзигоро с притворным сожалением. Но тот уже утратил интерес к болтовне, и взгляд его, миг назад живой и внимательный, обратился в себя. Дзигоро безмолвствовал.
— Ну, как знаешь, — обозлился тюремщик, — не хочешь по-плохому, как хочешь, но имей в виду — по-хорошему будет еще хуже!
Он двинулся к выходу, шаркая по полу мягкими туфлями. Уже у самой двери, на ступенях, он обернулся и серьезно спросил:
— Твоя вера хоть стоит того, чтобы из-за нее умереть?
Дзигоро промолчал. Он снова дышал медленно и ритмично, готовясь продолжить прерванный танец.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Валка и Хотат!
Наверное, впервые в жизни Кулл не знал, что предпринять. Он стоял, незыблемый, как скала, тяжело придавив широко расставленными ногами землю, чтобы не вывернулась ненароком в самый неподходящий момент…
Караван, который атлант вел на этот раз, был не самым большим. Куллу случалось видеть и больше. Даже самому бывать в них проводником. Но он предпочитал длинным растянутым вереницам тяжело навьюченных верблюдов малочисленные подвижные отряды. В таких обычно хозяева везли товары, столь нетерпеливо ожидаемые, что задерживаться до того времени, когда соберется больше купцов, они не имели ни желания, ни возможности.
Бывали и другие причины для спешки, например, желание во что бы то ни стало оказаться на новом базаре раньше собратьев по ремеслу. А для Кулла во всех случаях выпадала прямая выгода — платили такие купцы проводнику вдвое дороже.
Ведь и вести такой караван, и идти в нем опаснее. Нет большой охраны. Легче стать добычей охотников за чужим товаром. Да и проводник ведет не обычной проторенной тропой, а кратчайшей дорогой через барханы. И переходы без всякой надежды на долгожданный колодец вдвое длиннее.
Кулл водил караваны по Турании с зимы, и, когда по-летнему жаркие лучи солнца обожгли землю, не было в этих богатых торговых краях купца, да и простого жителя, который не знал бы Кулла, Кулла-атланта, лучшего проводника. Его караваны всегда приходили целые и невредимые, все люди были живы, товар в полной сохранности, ни одно животное, будь то верблюд, лошадь или осел — не пало в дороге. Заполучить Кулла в проводники хотели многие караванщики, но он своим особым, почти животным, чутьем безошибочно определял, где хозяин действительно не поскупится на награду.